Почти всем людям, в жизни которых христианство занимает хоть какое-то место, известно, что в Евангелиях существуют заповеди, которые христианину следует исполнять. Со словом «исполнение» практически всегда связано представление о тех или иных делах, которые и подлежат исполнению. И постепенно сложилось не подвергаемое сомнениям представление о том, что заповеди – это перечень или описание дел, которые надлежит исполнять христианину для спасения души от вечной смерти. Другой какой-либо (временной, ограниченной) смерть души быть и не может, поскольку вечна и неуничтожима сама душа человеческая, и ее смерть понимается не как прекращение существования и распад души, а как отделение ее от Бога, от Источника Жизни. «Вечной» смерть души именуется еще и потому, что разобщение грешной души с Источником Жизни – или ее помилование – происходит тогда же, когда прекращается течение времени, что исключает любые последующие изменения: всякое изменение предполагает состояния «до» и «после» него, которые возможны только во времени. Поэтому вечность следует понимать не как временнoй промежуток, а как бесконечность. От всех остальных форм руководства: научения, приказания и пр. заповеди отличаются тем, что установлены Богом, а также тем, что их исполнение или уклонение от него оставлено воле исполнителя.

Понимание заповедей как дел, спасающих душу от смерти, очень далеко от действительности, ибо все Евангелия согласно учат не делам, а отношению к себе, к окружающим и Богу, воспитывая отношение к жизни и в ее житейском, и в социальном, и в религиозном понимании. Потому что именно отношением определяется значимость для спасения души как длящихся дел, так и отдельных поступков. А вот делами отношение человека не определяется, хотя дела и могут принять участие и даже помочь в формировании того или иного отношения. Ведь не случайно св. отцы говорили, что творить дела, которые внешне представляются добрыми, равно может и любовь, и тщеславие. Возлюбить Бога своего и возлюбить ближнего своего – вот две основные заповеди. Что же заповедуется? Дело? Нет, но отношение к Богу и ближним. Любовь – это потребность единства, и способность любить – это духовная способность, а духовное не ограничивается пространством, временем или количеством. Поэтому употреблять словосочетание «заниматься любовью» могут современные блудники, а рассуждать о том, сколько раз в жизни нужно «полюбить» Бога для обретения спасения – католические богословы. Но ни те, ни другие не знают, что есть ллюбов и не способны к любви; да и по степени бездуховности они мало отличаются. Правильнее, наверное, сказать, что они мало отличаются по духу, которому служат, поскольку, с одной стороны, св. Ефрем Сирин прямо говорил, что самоуверенность более тяжкий грех, чем блуд, а с другой стороны, блудом, в широком смысле этого слова, обозначается всякое заблуждение. И если русский человек услышит, что кто-то пять часов блудил по лесу, то он не спросит: А с кем блудил?. Ясно – заблудился человек, перепутав дороги, ведущие в лес и из леса. Также заблуждаются ослепленные блудом перепутав любовь и блуд, которые несовместимы. Можно даже сказать, что блудом убивается не сама любовь, ибо она неуничтожима, а постепенно подменяется, пресекается и, в конце концов, уничтожается способность человека любить. Так же заблуждаются люди, самоуверенно перепутав добро и зло. Общим для них является заблуждение, вольное или невольное.

Желание довольно широкого круга людей ограничить свою религиозность только делами легко объяснимо привычной материальной ориентацией, которую верующий человек должен был бы не утверждать и узаконивать, а изживать. Подобное стремится к подобному и лишь духовное приобщается к Духу. Поэтому - при всех понесенных трудах - человек окажется чужд Богу, если приближение к Нему и единение с Ним будет основывать на материальных делах. Сторонников оправдания делами более всего удовлетворила бы инструкция на тему: что делать, и кто виноват. Такая инструкция облегчила бы им жизнь, позволив не думать о духовной жизни, о жизни души и не искать самим путь в Царствие Небесное. Заодно избавила бы их и от свободы, и от совести. Правда, трудно представить себе инструкцию длиною в жизнь; еще труднее – пользу от нее. Но в то же время во многих заповедях описываются именно дела, которые должно совершать или от которых следует уклоняться христианину.

Только в Евангелиях заповедей, переданных нам евангелистами, более ста. Все они были вдохновляемы Духом Святым и все имеют значение для спасения человека. Также спасительны и духоносны заповеди, которые мы находим в других текстах Св. Писания. Например, во 2 Посл. Иоанна: «Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его». Очевидно, что если соучастником злых дел и, следовательно, соответчиком за них делается «принимающий и приветствующий», то в еще большей степени это относится к «приходящим и приветствующим» по любому поводу, даже по такому, внешне невинному, как день рождения «нужного человека». Люди православные не делили заповеди на «евангельские советы», не являющиеся необходимыми для спасения, и на собственно евангельские заповеди. Такое деление было свойственно представителям «латинской ереси», как в России именовали католичество. Наименование это вышло из употребления после указа Петра I, которым за обличение еретичности католичества и протестантизма устанавливалась уголовная ответственность. Обличающее наименование исчезло, но мерзость ереси и ее пагубность для души куда же денется? Так же никуда не денется во времени негодование против мерзости издавшего упомянутый указ.

Если и говорить о каком-либо делении заповедей, то можно говорить о заповедях, непосредственно указывающих на потребное христианину душевное устроение или с помощью описания поведения, которое является иллюстрацией такого устроения. В качестве примеров можно привести заповеди о любви к Богу, об оплате труждающегося и об отсечении соблазняющей тебя руки, а также притчи о добром самарянине, о блудном сыне, о работниках. Таких примеров много. К ним можно отнести даже притчу о бесплодной смоковнице, которая только делала праздной землю и которую предполагалось срубить, но садовник испросил позволения у хозяина сохранить ее еще на год и создать ей все условия для плодоношения. Такое же отношение может быть и к духовно бесплодным людям, которым Бог дарует благоденствие, чтобы они принесли плоды покаяния, благодарности и любви.

Очевидно, что когда говорится об отсечении руки или ноги и других подобных делах, то имеется в виду не членовредительство, а душевное бескомпромиссное отношение к грехам. Если же были бы заповеданы именно такие дела, то христиан легко можно было бы узнавать по отсутствию глаз, рук или ног. Даже самооскопление, лишающее человека возможности совершить делом один из самых соблазнительных и распространенных грехов, строго осуждается правилами Церкви. Да это и понятно: можно таким способом предотвратить телесные греховные поступки, но ни в коей мере нельзя выправить грехолюбивое состояние души, изменить ее отношение к данному греху.

Что же касается заповеди подставить правую щеку после удара по левой, то здесь речь идет не о непротивлении злу насилием, не о робости и не об уступке врагам, нападающим на веру, страну, близких человека или на него самого, а о бесстрастном отношении к оскорблению действием. Но если мы не считаем возможным и посильным перенести оскорбление даже только словом, то как окажется для нас посильным перенести оскорбление действием?

Некоторые заповеди описывают дела, которые могут обнаруживать христианское отношение: милостыня, защита вдов и сирот, пост, молитва и многие другие. Могут обнаруживать, но не являются обязательным признаком добродетели. Более того, многие дела добродетели заповедано не делать явными, ибо, будучи намеренно обнаруживаемы, они уже свидетельствуют о желании произвести впечатление на окружающих, о тщеславии и лицемерии. Это касается и милостыни, и поста, и молитвы. Потому и сказано, что даже твоя собственная левая рука не должна ведать, что творит правая; что Отцу нужно молиться втайне, а не на людных перекрестках; что не надо своим видом наводить людей на мысли о твоем посте. И благотворительная деятельность организаций может основываться как на щедрости и посильной заботливости, так и на корыстолюбии, на стремлении уйти от налогов. И еще раз приходится вспомнить мнение св. отцов о том, что практически все дела, традиционно считающиеся добрыми, с равным успехом могут совершать и любовь, и тщеславие.

Считается, что готовность отдать жизнь за людей является высшим проявлением любви, но то же самое может сделать человек движимый тщеславием. Именно оно заставляет людей, - как в личной жизни, так и при исполнении служебных обязанностей - совершать угрожающие их жизни поступки, заведомо не могущие принести никому ни малейшей пользы и совершаемые людьми исключительно для привлечения внимания к себе своим собственным «геройством». Завершается такое «геройство» зачастую весьма плачевно, но сам «герой» уже никогда об этом не узнает. По этому поводу и было сказано, что «на миру и смерть красна». Для тех, кто способен понимать только буквальный смысл слов, следует обратить внимание на то, что словами «красна девица» обозначают не девушку с кожей морковно-свекольного цвета, а красивую девушку. А красота и радует, и доставляет удовольствие. Какое же удовольствие или радость может доставить собственная смерть? А вот «на миру» она может сделаться красна, поскольку привлекает внимание людей, что всегда приятно и желанно для тщеславных.

Но сказанное отнюдь не означает, что смертоносно только тщеславие, а остальные грехи безвредны: всякий грех, не будучи уврачеван покаянием, рано или поздно убивает душу и приближает к телесной смерти через предшествующие болезни или непосредственно, фактом самого согрешения. К таким смертоносным действиям греха можно отнести практически все случаи гибели в состоянии опьянения: автомобильные аварии и наезды со смертельным исходом; гибель в огне пожара, возникшего по вине самого погибшего; пьяные драки и пр. Отчаяние убивает людей их собственными руками, склоняя к самоубийству, а чревоугодие – заставляя принять такое количество пищи, с которым организм человека просто не в силах справиться. Сребролюбие же заставляет грабителя убивать других людей. Впрочем, и сами преступники зачастую гибнут, будучи поражаемы теми, кого намеревались ограбить и из нападавших превращаясь в пострадавших. На Суде Божием мы дадим ответ за каждое праздное слово, но и в земной жизни зачастую также приходится отвечать за свои слова. «Пустяшные» грехи хвастливости или многословия заставляют человека выговорить те слова, которые оказываются причиной его немедленной или отсроченной, но безусловно предрешенной гибели. Не имеет смысла задерживать внимание на этом вопросе, поскольку всякий грех, без изъятия, потенциально смертоносен, даже если это его свойство еще не нашло своего воплощения. В том числе и терпимость, которая долго и целеустремленно воспитывалась в нашем народе и принесла, наконец, свои пагубные плоды.

Храбрость, самоотверженность и некоторые другие добродетели также склоняют человека подвергать свою жизнь опасности, но не из своекорыстных посягательств или поползновений, а для блага других людей, по любви к ним ради Бога. Без сомнения, сознательно подвергнуть свою телесную жизнь опасности, - даже за друзей, - может только человек, движимый любовью. Но в Евангелии говорится о неизмеримо большем, о совершенной любви: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15: 13). Следовательно, для того, чтобы положить за друзей бессмертную душу, надо обладать большей любовью, чем для того, чтобы отдать за них же жизнь временную, телесную.

Тот, кто готов отдать за ближних свою жизнь, не отдаст ли им и все, что потребно для сохранения и поддержания их жизни, даже лишая себя необходимого, перенося трудности и лишения? А «положить душу» – не значит ли отвергнуться ее со всеми ее собственными хотениями, суждениями, планами ради исполнения христовых заповедей, которые все научают любви к Богу и людям; не значит ли это заповеданного нам обнищания духом для приобщения к духу Христову? Потому и сказано «… и мы должны полагать души свои за братьев» (1 Ин 3: 16), следуя Христу, который, как «Пастырь добрый полагает душу свою за овец» (Ин 10: 11), но не за волков или иных расхитителей.

Все заповеди спасительны, но одни, более емкие, включают в себя почти все остальные. Таковы заповеди о любви к Богу и ближнему. Любовь – чисто духовная потребность единства с любимым и принесения ему пользы. Поэтому нельзя считать, что приносящий вред отдельным людям или целой стране руководствуется любовью и заботой о них, какие бы слова при этом не произносились.

Любовь порождает и все другие положительные духовно-нравственные качества: без нее не может быть ни храбрости, ни щедрости, ни скромности, ни самоотверженности, ни благодарности – вообще ничего доброго. Положительными же они именуются потому, что в них положено основание всякого блага, всякого добра. И только дела, основанные на любви и порождаемых ею нравственных качествах, которые и являются добродетелями (делающими добро, деятельным добром), оказываются добрыми. Все остальное является грехом и только носит личину добра. Ярким примером этого могут служить, по крайней мере в нашей стране, политики: заверения их гласят, что вся их забота – о людях, а дела приносят тем же людям только беды.

Такому отношению нас тоже учат Евангелия, в которых нет противоречия при всех внешних отличиях. И когда в одном месте мы читаем, что «кто не со Мною, тот против Меня», а в другом «кто не против вас, тот за вас» – это не противоречие, а указание на то, что человек может быть либо христианином, либо антихристом. Третьего не дано.

Есть в заповедях различия и временные. Например, заповеди, называемые обычно заповедями блаженства. Скорее их можно было бы назвать обетованиями, потому что все они говорят о будущих блаженствах. Все, за исключением двух: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» и «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Не будет, а уже есть.

Может быть, это объясняется тем, что нищие духом – это те, кто отвергся от своей души, т.е. от своих суждений, желаний, отношения и пр. и вместо них усвоил Евангельское. Ибо если не отказаться от своего, Евангельское окажется невместимым для человека не потому, что человек глуп, а потому, что место занято. Также нельзя расставить новую мебель в квартире, если не будет вынесена старая. Новая невместима и со старой несовместима. Но живя не своими душевными ценностями, а Евангельскими, человек уже живет Царством Небесным и в Царстве Небесном. Он не «условный нищий», который в действительности силен и богат. Он нищий собственным, а богат дарованным, и богатство это не материальное, а духовное, которое человек обретает только в единении с Богом (сравни: брат – братство, бог – богатство). Словом «богатство» фактически обозначаются те же отношения с Богом, какие слово «братство» предполагает с братом. А в земном царстве человек умаляется или произвольно, или без протеста принимая любые формы умаления со стороны окружающих. Легче всего это можно увидеть в молитвах в обычном молитвослове; в молитвах, которые оставлены святыми нам, но которыми они сами молились о себе, составив из молитв правило – или правило( ударение ставится на второй слог) – по которому они ежедневно выправляли свою душу. Вообще говоря, умаление себя – это отказ от пространного, приятного и легкого по земным меркам пути. При этом должно заметить, что, со времени распятия Спасителя, мир разделился на две неравные количественно и неравноценные по качеству части: на распинаемых и распинающих. И те, кто, пренебрегая духовно-нравственными ценностями, ищет ценностей материальных, которыми и обеспечивается «пространность» жизненного пути, чаще всего, сами того не понимая и не осознавая своего желания, ищут возможности не быть в числе распинаемых. Единственный способ достичь этого – это оказаться в числе распинающих. И люди оказываются таковыми вне зависимости от успешности своих усилий внешних – оказываются своим отношением.

Сказанное ни в коей мере не означает, что человек должен постоянно искать неприятностей и лишений. Св. отцы совершенно определенно говорили, что человеку следует не самому искать себе испытаний, а достойно вести себя, когда Бог пошлет их, ибо Он один знает, что посильно и полезно человеку.

А изгнанные «правды ради» кем изгнаны? Только миром в самом широком смысле слова: «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое … но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир». Потому и изгоняет. И гонимость – признак уже совершившегося избрания для Царства Небесного. Потому и сказано, что «… все желающие жить благочестно о Христе Иисусе гонимы будут»; и Спаситель говорил ученикам, а в их лице – всем православным христианам, что их будут гнать, как гнали и Его. Но нужно иметь в виду, что гонения могут носить не только откровенно репрессивный характер государственной политики, как это было во времена управления нашей страной через ЦК КПСС.

Гонения, в зависимости от возможности гонителей и положения гонимых, могут принимать и бытовые, и служебные, и семейные формы. Гонения – это и создание условий жизни, при которых, не пренебрегая хоть в чем-нибудь духовно-нравственными нормами, невозможно обеспечить достаток в семье; это и снисходительно-пренебрежительное отношение со стороны тех, кто, будучи пуст душою, успешность жизни и достоинство человека, в том числе и свое собственное, измеряет уровнем материального достатка; это и семейные неурядицы из-за соблюдения постов и постных дней одним из членов семьи при пренебрежении ими всеми остальными.

Они могут выражаться в пассивном неприятии нравственности или в активном распространении безнравственности, в пренебрежении духовными ценностями или активном насаждении ценностей материальных. Но один признак объединяет все формы гонений: для того, чтобы сохранить возможность комфортного существования, человек должен все меньше соотносить свою жизнь с духовно-нравственными законами, с православием.

И неотвратимо умаляется и утрачивается духовность и отдельных людей, и всего народа в целом, «ибо все живущие по плоти о плотском помышляют, а живущие по духу – о духовном» (Рим 8: 5). К сожалению, гонения или, как сейчас принято говорить, геноцид русского народа, обусловлен не его православием, поскольку православные люди всегда были способны противостать гонителям. Не православная жизнь, а не до конца угашенная усилиями атеистических властей потребность народа в православии является причиной геноцида русского народа, потому что «… все желающие жить благочестиво во Христе Иисусе будут гонимы». (2 Тим 3: 12); даже не живущие, а только лишь желающие.

Таким образом, учитывая уровень религиозной грамотности населения нашей страны и степень его религиозности, в наше время гонителям христианства достаточно только создать условия (соблазны) для того, чтобы сами христиане, найдя то или иное объяснение – или оправдание – своему поведению, не следовали православию, фактически – гнали от себя и отвергали свою собственную веру, которая умаляется не из-за напористости ее врагов, а из-за терпимости и податливости христиан, из-за отсутствия у них стойкости. Иными словами – гонение на христианство осуществляется только теми, кто его не удерживает; только самими христианами, которые не прилагают усилий, чтобы узнать, понять, удержать и сохранить христианство в жизни своей и своих близких. Не стало удерживающих – и ушло православие, и не стало православного государства.

Давно стали расхожими и обыденными слова о том, что Россия и православие нерасторжимы, как душа и тело. Всем понятно, что тело умирает, когда его оставляет душа, но, видя умирание страны, практически уже совершившееся, никто даже не задумывается о том, что причина этого – отход России от православия, утрата страной своей души. Большинству людей даже непонятно, почему и как утрата веры лично ими самими и целой страной может отражаться на благоденствии или невзгодах России. Люди не хотят понимать, что каждый отошедший от православных норм жизни тем самым внес свой посильный вклад в дело развала всей страны.

Понимание обсуждаемых вопросов не может быть одинаковым у всех православных, ибо Евангелие неисчерпаемо, как и Тот, Кто его возвестил. И даже одна и та же заповедь может быть различно понимаема, но различные толкования могут быть одинаково правильными. Например, заповеди о любви к Богу и к человеку неразрывны по сути. Почему? Потому, что, с одной стороны, Бог есть Любовь и источник Любви. Следовательно, отвергающий Бога отвергает и любовь и в силу одного этого отвержения неспособен любить. С другой стороны – «… не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит». Кроме того, Бог неизмеримо больше человека, а сказано, что неверный в малом неверен и в большом. Также неспособный любить меньшее, неспособен любить и большее. Стало быть, не любящий человека – просто не может любить Бога. В то же время, тот, кто не любит человека – Иисуса Христа, который сам назвал братьями людей, творящих волю Отца Своего, как может любить Иисуса Христа – Бога? Изложенные варианты понимания очевидно различны, но не противоречат друг другу.

Все заповеди ведут к спасению, способствуют ему и научают пути к нему. Они служат одной цели. А о цели, для достижения которой и даны практически все заповеди, Спаситель сказал: «… Пославший Меня Отец, он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И Я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная». Заповедал жизнь – но оставил приобщение к ней в произволении человека; научил, как приобщиться жизни вечной следованием заповедям – и не лишил человека свободы, т.е. права выбора отношения к окружающему. Заповедь эта – о вечной жизни – неоднократно повторяется в Евангелии, правда другими словами, которые все сводимы к одному: ищите Царствия Небесного, представление о котором категорически отлично от представлений о том же Царстве в других религиях.

Радость человек испытывает душой, а приятность, удовольствие, удовлетворение – категории телесные. Радость и счастье обычно сопутствуют друг другу, и приносимые ими душевные ощущения, как бы ни были они сильны, всегда спокойны, мирны и тихи, нешумны и неволнующи. Телесная приятность, удовольствие и длящийся процесс удовлетворения (творение воли удов, членов тела) приносят душе диаметрально противоположные ощущения. В физическом мире ощущение радости вызывается любыми проявлениями жизни, а вот созерцание голых скал, песков и снегов радости не приносит – пока не обнаружится, что и в них скрыта хоть какая-то жизнь. В мире душевных отношений радость приносят любовь, верность, приветливость, щедрость и остальные нравственные положительные качества, которые все животворны. Следовательно, радость – это ощущение жизни или животворности. А в Царстве Небесном, естественно, царит Бог, который есть Любовь, Истина и Жизнь. И если слабые и ограниченные проявления Любви и Жизни могут переполнять человека радостью, то какие он же испытает чувства, непосредственно и в посильной полноте воспринимая Любовь и Жизнь? Вряд ли это возможно передать человеческим языком, если даже Ап. Павел не смог этого сделать. А человеку далекому от нравственности заведомо невозможно понять даже то, что вмещается в человеческие слова. Понятно и несомненно одно: разгула физических, телесных (чувственных) наслаждений в Царстве Небесном ожидать нет никаких оснований ни в какой форме. Но учитывать описание загробного блаженства иными религиями небезынтересно, поскольку это позволяет судить о духах, зазывающих в тот или иной «рай». В мусульманском – непрерывное обжорство и блуд; в скандинавской Волгалле – война и пьянка; в буддизме – прекращение страданий, но только ценой прекращения существования, которое будто бы и является причиной страдания. В последнем случае усилия человека и будут направлены на прекращение существования, иными словами – на самоубийство, которое, правда, старательно завуалировано, но приводит к тому же результату, что и банальное самоубийство: к вечному мучению души. Затруднительно, при любом взгляде на вещи, рассматривать это состояние как вариант райского блаженства.

Кстати, небезынтересно обратить внимание на то нравственное качество, которым сформирован буддизм, на тот дух, которому служат буддисты, возведя его практически в ранг божества. Распознать любой дух можно по той цели, которую ставят перед собой его последователи. В случае буддизма – это избежание страданий, которые никогда не бывают приятны; это – желание избегнуть неприятностей. Но, по определению, трусость – это и есть желание избежать любых неприятностей любым способом. Получается, что буддист, даже обладающий личными мужеством и храбростью, перенося на своем жизненном пути значительные трудности – или неприятности – служит именно трусости и, желая избежать страданий, их то, в конце концов, и обретет. Происходит это потому, что душа создана бессмертной и ее существование не прекращается, даже если буддист очень хочет этого чтобы прекратить страдания. После исхода из земной жизни ее ждет не небытие, а либо приобщение к жизни вечной, либо вечное отчуждение от самой жизни. И то, и другое предопределяется ее земным существованием. И здесь уместно вспомнить, что святые отцы давно говорили: чем грешит человек, тем и страждет. В данном случае – хотят избегнуть страданий и потому-то приходят именно к ним.

А возвращаясь к православию можно сказать, что если человек, даже исполняя все заповеданное, имеет целью что-либо материальное, а не нравственное, то напрасны его труды; все будет впустую, и он не достигнет Царства Небесного. Единственное, чего он достигнет – только своей цели земной, ограниченной и в любом случае – конечной. Потому что при конце света «…земля и все дела на ней сгорят».

Свобода – дар Божий, неотъемлемый извне, и утратить его может только сам человек своим же произволением, пусть даже и по неведению сделав себя рабом греха, следуя греховным мыслям и желаниям. Это – легко. Трудно потом противостать греху и вновь обрести свободу. Поэтому, заявляя, что «свобода – его профессия», человек проявляет глубочайшее невежество, а считая, что борется за свободу – просто заблуждается, утрачивая ее, поскольку попадает в зависимость от того, за что борется. Он потому, кстати, и способен бороться, что свободен; иными словами – потому что имеет право выбирать свое отношение к окружающему. Однако было бы ошибочным считать, что если нет борьбы с любыми врагами, то остается только отступление, попустительство, податливость, терпимость и пр. Для людей православных свойственно было не бороться с врагами, а противостоять им. Казалось бы, что разницы нет никакой. Но борьба предполагает душевное устремление к противнику, над которым человек, чаще всего, не властен, обычно внешнему, с целью изменить его состояние, а противостояние устремлено к сердцу, состояние которого во власти человека, устремлено с верностью, надежностью, обязательностью и способствует достижению человеком Царства Небесного. Если теперь вспомнить, что греховность – это привычное обращение внимания и желания к внешнему миру, то разница между борьбой и противостоянием делается очевидной. Вообще же воля, свобода, бессмертие – свойства исключительно душевные. Тщащиеся наделить ими тело не улучшают, а разрушают человека и в любом случае лгут ему, поскольку свобода и воля предполагают возможность выбора, который невозможен без мышления, а тело лишено разума и обладает только чувствами. Бессмертие же для материального тела невозможно, потому что оно (тело) существует во времени и временно.

Бытующее представление о желаниях телесных (плотских) нуждается в некотором уточнении. Сами по себе плотские желания крайне ограниченны. Они могут вызываться только тем, что непосредственно воспринимается плотью, ее органами чувств или физиологическим потребностями (жажда, голод и др.). Того, что тело не воспринимает органами чувств, оно не может и пожелать, но в состоянии, пользуясь теми же органами чувств и руководствуясь инстинктами, искать необходимого для поддержания жизни. Душа же способна и помнить, и представлять, и желать приятного для тела и рассматривать средства и способы его достижения в реальности или хотя бы мечтательно услаждаться телесными приятностями. Поэтому словами «плотские желания» чаще всего именуется то, что, по сути своей, является желаниями души, порабощенной животной, бессловесной частью человеческой природы; души, согласной с этим порабощением и служащей телу. Душа, будучи единой с телом, как бы соуслаждается приятным для него и легко законное «попечение о плоти превращает в похоти» (Рим 13: 14).

Поведение человека в мире формируется не только отношением. Для выбора поведения необходима также оценка себя, окружающего мира в целом и его составляющих, отдельных людей, в том числе и священнослужителей. Оценка же предполагает рассуждение, суждение о состоянии окружающих для того, чтобы, учитывая их качества и возможности, выбрать форму взаимодействия с ними или уклониться от общения.

Но если христианское отношение, будучи основано на любви, неизменно, то оценка человека – уже изменчива и преимущественно зависит как от изменений, происходящих в нем самом, так и от постоянно меняющихся обстоятельств его существования, от дополнительной информации, получаемой им в процессе жизнедеятельности. Таким образом, поведение православного человека слагается из неизменного отношения и определяемых им для себя целей и изменчивой оценки окружающих и самого себя. Нужно учитывать, что при выборе поведения, в котором, собственно говоря, и заключается воля человека, необходимо учитывать силы, возможности и прочие чисто внешние обстоятельства самого человека, выбирающего свое поведение. Этим, кстати, и определяется разница между свободой (право выбора человеком своего отношения), которая всегда присуща человеку и не зависит ни от чего внешнего, и волей, которая также неотъемлема от человека, но должна принимать во внимание внешние факторы.

Нам заповедано «не судить по наружности, но судить судом праведным» и «испытывать духов». Когда же говорится «не судите, да не судимы будете», нам заповедуется не брать самочинно на себя роль судьи, выносящего окончательный, оправдательный или обвинительный, приговор человеку; не нам судить человека, но нам судить о нем, о его состоянии душевном по плодам его жизни на текущий момент времени. И если человек уклоняется от суждения (а не от суда), оправдываясь тем, что для этого есть начальство, то он сам обязательно будет судим за безразличие (желание не различать добро и зло). В то же время св. отцы говорили, что человек, не различающий добра и зла, находится на уровне бессловесных. И уже по одному этому такой человек не может попасть в Царство Небесное, которое предназначено не для бессловесных и не для тех, кто находится на их уровне.

Кроме того следует иметь в виду, что для православного человека в высшей степени потребно, чтобы о нем самом судили руководствуясь Евангелием. И принимая во внимание слова «… каким судом судите, таким и будете судимы» (Мф 7: 2), можно считать, что для человека окажется спасительным любое суждение - и не только о людях - основанное не на его несовершенных (греховных) мнениях, а на суждении Евангелия. Но и такой суд может быть признан праведным только в том случае, когда человек будет искать не своей воли, не возможности использовать Евангелие для оправдания своих личных симпатий или антипатий, а воли Божией. Ведь даже Спаситель сказал о себе, что Его суд праведен «… ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца» (Ин 5: 30). Иными словами – мы должны распознавать, что из себя представляет человек по своему внутреннему, душевному устройству, ибо то, что в душе человека, необходимо воплощается и в отдельных его поступках, и в результатах любой деятельности в целом; и сказано, что из сердца человека исходят прелюбодеяния, убийства и пр. Также исходят и добродетели.

Поэтому нам и заповедано о всяком дереве судить по плодам. Применительно к людям плоды – это их деятельность и ее результаты, а слова – это внешнее, листва, листики; те самые слова, которые, как считал Талейран, политику, в частности, и даны для того, чтобы скрывать свои мысли.

Подобным же образом мы имеем возможность, право и обязанность давать оценку даже отдельным религиям, не говоря уже о политике правительств каких-либо стран. Посмотрите на динамику состояния нашей страны и народа даже за короткий промежуток времени – и вы увидите, какие задачи стоят перед нашим правительством и медленно, но неуклонно проводятся в жизнь; посмотрите на личную и социальную агрессивность, фанатизм и фатализм мусульман – и вам станет ясно, что из себя представляет ислам; посмотрите на служителей любых приходов, митрополий или патриархий и состояние прихожан – и вам все будет ясно и по этому вопросу. А чтобы не участвовать в словоблудии на тему о том, что «во всем есть что-то хорошее», можно напомнить собеседникам, что из одного источника, как говорится в Евангелии, не течет горькая и сладкая вода.

Несколько сложнее обстоит дело с отдельными священнослужителями постольку, поскольку их следует оценивать и как простых людей, и как священнослужителей. Как люди – священники подобострастны нам и уж ни в коем случае не безгрешны. И говорить об их грехах, если уж к этому вынуждают обстоятельства, можно со скорбью, соболезнованием, прощением, но не с осуждением. Не желают ничего слышать о грехах священника и призывают «не осуждать», как правило, именно те люди, которые не могут удержаться от осуждения, узнав о чьем-либо, не обязательно священническом, грехе. Понять это поможет сравнение непьющего обыкновенного человека и непьющего алкоголика. Разница между ними в том, что просто непьющий может позволить себе изредка выпить, а непьющий алкоголик – никогда, иначе он снова запьет. Так и человек, не страдающий осуждением, может услышать или сказать о чьем угодно грехе – и не осудить, а склонный к осуждению – не удержится от греха и к тому же лишится возможности обнародовать свое «неосуждение». Помимо этого необходимо видеть грех другого человека хотя бы потому, что только это видение и дает возможность выполнить заповеди об отпущении долгов, о прощении, об обличении и – об отстранении от тех, кто не прибегает к покаянию.

Адвокаты, к сожалению, не всегда вызывают симпатию. Но невольно вспоминается речь Плевако перед судом присяжных в защиту священника, который то ли украл и пропил большую сумму церковных денег, то ли и еще что неуместное совершил и чья вина была доказана бесспорно. Знаменитый адвокат, обратившись к присяжным – преимущественно купцам – напомнил им, что его подзащитный много лет отпускал им грехи и попросил отпустить ему его грех всего лишь один раз. Речь эта заняла менее 30 секунд, а священник был единогласно (так и хочется сказать – единодушно) признан невиновным.

Да и ни по каким, не только евангельским, но и просто человеческим меркам, негоже осуждать лечащего и излечивающего врача за его личные болезни. Тем более это неуместно, если болезни врача, в значительной степени, обусловлены постоянным контактом с больными. Так и грехи священников, в значительной степени, бывают восприняты ими от грешников-прихожан; ведь грех более контагиозен (передается при контакте), чем любой вирус. И чем тоньше грех, чем легче он совершается душой без участия тела – тем менее чувствительно для священника происходит его «заражение» этим грехом; к таким грехам можно отнести самоуверенность, самомнение, ироничность, самодовольство и им подобные грехи. В этом случае священники оказываются перед необходимостью противостоять не только своим личным грехам. Много спросится с того, кому многое доверено…

Сравнение врача со священником легко обусловливается общепринятым сравнением Церкви с лечебницей. Это уподобление не может расцениваться как тождественность из-за очевидного различия: в больнице пытаются, не всегда успешно, прекратить или ослабить течение телесной болезни и предотвратить смертельный исход, а Церковь не только исцеляет болезни души, но и возвращает к жизни души, умерщвленные грехом. Продолжая начатое сравнение, можно заметить, что в больнице могут пытаться найти облегчение страданий люди с любым заболеванием. Неуместны в больнице и являются помехой для ее деятельности те, кто сам не предъявляет жалоб и у кого врачи не находят признаков какого-либо заболевания; это здоровые люди. Им в больнице делать нечего, поскольку «… не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Точно так же нечего делать в Церкви приходящим в нее без сознания собственных грехов, без раскаяния и без поисков помощи сначала в исправлении согрешений, а затем и в прочих делах, имеющих нравственное значение, поскольку Спаситель «… пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф 9: 13). Но кто осмелится считать и называть себя праведником, если «… все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его» (Рим 3: 23, 24)? А «если говорим, что не имеем греха – обманываем самих себя и истины нет в нас» (1 Ин 1: 8), «ибо все мы много согрешаем» (Иак 3: 2). Согласие Апостолов в том, что безгрешных людей просто не существует, приводит к мысли о том, что единственная безусловно доступная каждому человеку правда, следуя которой он может стать праведным – это признание своей личной и общечеловеческой греховности, которую безмерно превосходит и способна превозмочь только бесконечная любовь и милосердие Божие. Иначе, повидимому, может считать только человек опьяненный, обольщенный или ослепленный грехом. И оправдан может быть тот, кто облекается в эту правду, как в покров, не совлекаемый ни при каких обстоятельствах.

В еще большей степени, чем здоровые, в больнице неуместны больные, которые не хотят, не важно из каких побуждений, признавать себя больными и отказываются от лечения. Таковых ставят в известность о возможных последствиях их отказа от лечения и выписывают из больницы. В церкви в подобном положении оказывается тот, кто и сам не изыскивает свои грехи, и отвергает обличение единоверцев, и, как следствие, отклоняет лечение: исповедь и покаяние. Еще в Ветхом Завете о таких говорилось: «Будут ли они слушать или не будут, но пусть знают» (Иез 2: 3); «может быть, они послушают, и обратятся каждый от злого пути своего» (Иер 26: 23). Конечно, сказанное не подразумевает безразличного отношения к тем, кто «не обращается от злого пути», не отвращается от грехов. Ап. Павел недвусмысленно говорит: «Повелеваю же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего безчинно, а не по преданию, которое приняли от нас» (2 Фес 3: 6), «… не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его. Но не считайте его за врага …» (2 Фес 3: 14, 15). Такое удаление не разрушает любовь, а служит ей, ибо «любовь все покрывает» (1 Кор 3: 7), не скрывая или оправдывая грех в потакании ему, а обличая и прощая приносящих покаяние.

Для любви также свойственно носить тяготы друг друга, в обиходном языке – жалеть друг друга, поскольку жалость – это и есть потребность разделить с человеком труд перенесения им скорбей и страданий. Но тяготы – это то, чем человек тяготится, но ни в коем случае не то, чем он услаждается. Поэтому если человек тяготится собственно грехом, то христианин просто обязан посильно помочь ему. Если же человек грехом услаждается, а тяготится лишь его ппоследствиям не раскаиваясь в самом грехе и не меняя отношения к нему, то вряд ли следует разделять с ним такие тяготы. Хотя и носить тяготы последствий греха можно, если человек раскаивается в их причине, в самом грехе.

Хочется также заметить, что никто и никогда не обязывает и не принуждает православного выполнять заповеди, противостоять грехам и прочее; человек сам, без всякого принуждения, в таинстве крещения добровольно принимает на себя обязанности христианина, которые в дальнейшем старается исполнять.

Что же касается оценки священнослужителя, то она, по-видимому, должна основываться на оценке Церковной, которая наиболее подробно изложена в Апостольских правилах. Нарушение некоторых из них лишало священника права совершать богослужения, других – влекло за собой извержение из священного чина, а существуют и такие правила, согласно которым священнослужитель вообще отлучался от Церкви.

Согласно этим правилам, извержению подлежали священники, не достигшие 30 лет; нерадящие о причте и людях и не учащие их благочестию; обращающегося от греха не приемлющие, но отвергающие, опечаливая этим Христа; вдающиеся в народные управления (любые выборные административные должности); рукоположенные за деньги… О том, как оценивали таких «священников» и относились к ним в народе и чего считали возможным ждать от них, достаточно ярко и полно свидетельствует само слово, которым их именовали: изверги. Но все перечислять нет необходимости, хотя следует отметить, что симонией (по имени первого, кто впал в этот грех – Симона-волхва) по мнению еп. Никодима, общепризнанного толкователя Правил, следует считать не только рукоположение в священный сан, но и совершение священником любого таинства за деньги: крещения, венчания и пр. Это и понятно: ведь всякое таинство обретает действенность не стараниями человека – священнослужителя, а Духом Святым. Поэтому взимание платы за них – это, фактически, продажа Духа Святого. По той же причине таинства равно действительны когда их совершает священник безукоризненной жизни и небезгрешный. Он же разъясняет, что нарушение любой поместной Церковью правил, принятых Вселенской Церковью, ставит данную поместную Церковь на уровень раскольничьей общины. Правда, от многих приходилось слышать, что Правила устарели, но в разрешении этих и иных подобных вопросов все-таки лучше руководствоваться мнением не отдельных служителей церкви, а самой Церкви. С сожалением можно отметить, что эти два мнения в настоящее время слишком часто расходятся между собой.

О том, что Правила устарели, говорят, когда не находят для некоторых правил применения в современном мире. Но это только означает, что изменился мир, а в самих Правилах не изменился ни текст, ни, тем более, их дух: они остались неизменны и не могут устареть хотя бы потому, что старению всегда сопутствует то или иное изменение, чего не отмечается в Правилах. Но даже если отсутствуют обстоятельства, требующие применения того или иного правила в материальном мире – они сохранили в неприкосновенности свое значение для формирования в душе христианина православного церковного отношения к реальности и давно минувшей, и наполняющей современную жизнь. Отношение это формируется усвоением слов, изреченных, пусть через людей, Духом Святым. И слова эти, принимаемые и удерживаемые нами, дают нам возможность, пусть очень незначительную по нашей худости, стать не совсем чуждыми Духу Святому. И усвоение Его крайне потребно человеку, поскольку именно в Нем человек находит утешение в любых скорбях, и именно Дух Святой, по обетованию Спасителя, наставляет человека «на всякую истину». Но истина одна. Поэтому иной дух, как бы он ни был притягателен или приятен для человека, может только отвратить от нее или ввести в заблуждение.

Распознавание духов зла может быть затруднительным, поскольку все они способны и сами представать перед людьми в качестве ангелов света, и мысли свои представлять благонравными и быть приятными грешному человеку. А вот распознать наличие или отсутствие Духа Святого гораздо легче по наличию или отсутствию Его плодов. «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал 5: 22, 23). А «любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине …» (1 Кор 13: 4-6), даже если истина горька. Любви сопутствуют и добродетели, которые, среди всего прочего, привносят в душу ощущение тихости, ясности, справедливости.

Без Духа Святого невозможно ни следование евангельским заповедям, ни Правилам, потому что Бог «… дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор 3: 6). Изменять правила, отменять их или вводить во Вселенской Церкви новые, по мнению того же еп. Никодима, может только Вселенский Собор, а не поместная Церковь. Святой Феодор Студит высказывается определеннее: «… епископам отнюдь не дана власть преступать какое-нибудь правило, а только следовать постановлениям и держаться прежнего». В архиерейской присяге приносимой при хиротонии говорится: «Обещаюся блюсти каноны свв. Апостол и седми Вселенских и благочестивых поместных соборов, ... и та вся хранити крепце и ненарушно до кончины моея жизни... и вся, яже они прияше, и аз приемлю: и ихже они отвратишеся и аз отвращаюся ... Аще же обещанное зде мною что преступлю, или Божественным правилом явлюся противен ... тогда абие (сразу) да лишен буду всего сана своего и власти, без всякого извета (извещения) и слова, и чужд да являюся дара небесного... данного мне Духом Святым»; в частности и дара совершения таинств.

Разумеется, что давший такую клятву обязан следить, чтобы правила Церкви не нарушались и его подчиненными.

Митр. Макарий, автор «Православно-догматического богословия», замечает, что извержение либо совершается церковной властью, либо священник незримо лишается даров Св. Духа, позволявших ему совершать таинства: исповедь, венчание, крещение и все остальные. Поэтому человек, прибегающий к таинствам, совершаемым таким «священником», фактически заранее их лишен, а, может быть, и впадает в грех. В еще большей степени это относится к «священникам» из раскольников или еретиков.

При этом сам священник может и не разделять еретических взглядов, но если он, опасаясь лишиться прихода или руководствуясь иными подобными соображениями, не обличает ересь надлежащего епископа, а молится о нем как «о великом господине и отце», то молится он о еретике и об успешном распространении ереси, что, безусловно, делает еретиком и его самого и ничего не подозревающего рядового прихожанина, прибегающего к нему за духовным окормлением. Так же были в свое время «честные» коммунисты, лично непричастные к тем мерзостям, которые творила КПСС, но содействовавшие партии и взносами, и пропагандой партийной линии, и личной порядочностью, вводящей людей в заблуждение относительно нравственных ценностей коммунистов.

Поэтому оценка священника как священнослужителя – не прихоть, а настоятельная необходимость, ибо, прибегая к таинствам совершаемым ссвященником подлежащим извержению, человек не получает полезного душе, а сообщаясь с еретиком – вредит ей.

Вероятность такой ситуации в наши, если не последние, то уж, во всяком случае, предпоследние времена, достаточно высока, но это основание не для тревог и уклонений от участия в таинствах, а для трезвого, внимательного отношения к высказываниям и поведению священника. Доскональное знание всех бывших в прошлом и бытующих в настоящем ересей вряд ли может быть вменено в обязанность рядовому прихожанину, но не знать твердо вероучения церкви православный христианин просто не имеет права. Обладая таким знанием он легко заметит в словах любого человека отличие от того, чему учит Вселенская Церковь.

В случае сомнительности каких-либо высказываний прихожанин может обратиться к тому же священнику с просьбой о разъяснении значения и смысла вызвавших недоумение слов.

Конечно, прихожанина могут обмануть или ввести в заблуждение, да и сам он может добросовестно заблуждаться, в неведении считая приходского священника или надлежащего епископа непричастными к ереси, даже если они и еретики. Но, по правилу 17 св. Никифора Исповедника, «всякий грех, совершенный по неведению, очистится». Но только тот, который совершен в полном неведении, а не тот, на который смотрят сквозь пальцы или от которого отводят глаза. И это правило не противоречит правилу 27 св. Василия Великого.

Сами же правила имеют своей задачей не регламентацию внешнего поведения священника, естественно складывающегося из его дел и поступков, а ограждение его от действий, которые, самим их совершением, лишают его даров Св. Духа из-за отвержения им того, что установлено, пусть через людей, тем же Св. Духом.

Не менее заботливо Церковь ограждала души мирян от повреждения грехом, указывая на вредоносность тех или иных поступков, житейская значимость которых могла быть самой различной: от прелюбодеяния и мужеложства до празднования языческих (или, что еще хуже, атеистических) праздников, отказа от употребления мяса из-за его «вредоносности» и посещения, как сказали бы сейчас, зрелищных мероприятий: театров, спортивных соревнований, скачек. Понятно, что в концерт или на стадион могут придти люди с самым разным душевным устроением, в том числе и христиане. Не менее понятно, как велико различие между человеком, сожалеющим о том, что совершаемый им поступок, приносящий ему удовольствие, расценивается Церковью как грех, и человеком, который сожалеет о совершаемом им грехе. И эта разница существует по отношению ко всем прочим, большим или меньшим грехам.

Может показаться, что речь опять идет о делах: заповеди описывают спасительные, а правила – пагубные дела. Будешь поступать хорошо – спасешься, плохо – погибнешь. Но дела только свидетельствуют о состоянии души, обнаруживая его. И «дела, достойные покаяния» не искупают грех и не спасают душу хотя бы потому, что всякий поступок каждого человека, поврежденного грехом, несовершенен. И если бы возможно было спастись человеческими делами, то не сказал бы Спаситель что «человекам это невозможно». Дела, достойные покаяния (славянский текст) обнаруживают изменения в душе – или в душевных устремлениях, которые совершились или совершаются произволением человека, понуждающего себя.

Слова, употребленные в русском переводе Евангелия - «достойные дела покаяния» - обращают больше внимания именно на дела, а не на душевное изменение; дух их несколько иной, чем в славянском тексте. Ведь всякой добродетели, как и Царства Небесного, достигают понуждающие себя к ним и нуждающиеся в них, т.е. нудящие и нуждницы, а отнюдь не «сильные» и не «силою»; не человеческими усилиями и не самосовершенствованием, а милостью Божией открывается вход внутрь нас, в сердце, в Царство Небесное «ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (Рим 11: 32). Славянский текст («Царство Небесное нудится и нуждницы восхищают е») отличается от русского («Царство Небесное силою берется и употребляющие усилие восхищают его») (Мф 11: 12) достаточно заметно, не столько по смыслу, сколько по духу.

Но есть в русском переводе Евангелия текст, о котором, несмотря на всю его краткость, мало сказать, что он отличается от параллельного славянского текста – он больше противоречит и смыслу, и духу всего Евангелия, чем одного соответствующего славянского стиха. Текст этот таков: «Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царствии Небесном» (Мф 5: 19). Славянский текст: «Иже аще разорит едину заповедей сих малых и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небесном».

Для некоторых людей эти слова были утешительны, потому что давали надежду на достижение Царствия Небесного не трудным путем исполнения заповедей, а гораздо более легким путем научения этим заповедям других людей. Только научи людей – и ты, пусть малейший, но все-таки в Царствии Небесном. Потом люди замечали, что речь идет о научении не выполнению заповедей, а их разорению. То есть человек должен и сам разрушить хотя бы одну, пусть малейшую, заповедь и научить этому людей, фактически соблазнить их – и он оказывается в Царствии Небесном. Но каким же образом, почему?

Сам Христос говорил, что горе людям, через которых приходят соблазны. Соблазн, перед которым человек не может устоять, приводит к согрешению, лишающему Царства Небесного и соблазнившего, и соблазненного. Но может ли быть, чтобы человек согрешил одним единственным грехом, если сказано, что неверный в малом неверен и во многом? Кроме того, «кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем» (Иак 2: 10).

Обращение за разъяснением вызванных данным стихом недоумений приводило только к упрекам в неграмотности: славянское «мний» на русский язык переводится – «малейший». Вот уж, воистину, буква мертвит, а дух животворит. Можно допустить, что переводившие Евангелие плохо знали русский язык или и вовсе не были русскими людьми. Они искренне могли считать, что слово «мнительный» следует понимать как «умаляющийся», а слова «я имею мнение» – как «я имею умаление». Но нет. Переводчики, видимо, были русскими людьми, знающими язык, иначе слова «не мните» они не перевели бы словами «не думайте» (Мф 5: 17). Скорее всего, в данном случае сказались протестантско-католические настроения в Синоде, которые, по свидетельству св. Игнатия Брянчанинова, стали умаляться только к середине XIX века. Но и в настоящее время, даже предположение о том, что «мний наречется» следует понимать как «мнительно, мнимо, мысленно наречется», только в мыслях своих, вызывает протест.

Подвергаться этому протесту нет потребности, как нет и желания спорить. Поэтому целесообразно привести два высказывания, к авторам которых пусть и обращаются спорщики.

«Послушай, что Христос сказал ученикам своим: шедше научите вся языки, учаще их блюсти вся, елика заповедах вам (Мф 28: 19); и в другом месте: иже аще разорит едину заповедей сих малых, мний наречется в царствии небесном (Мф 5: 19), т.е. в воскресении. Значит, такой не войдет в царство, – потому что Он обыкновенно время воскресения называет царством. Аще, говорит едину разорит, мний наречется» (Св. Иоанн Златоуст. Беседы на послание к Ефесянам IV). Еще определеннее высказывается св. Феодор Студит: «… все заповеди связаны между собою, так что с нарушением одной и прочие необходимо нарушаются, говорит Василий Великий, объявляя это не от себя, но со слов Христа, Который говорит в Евангелии: иже разорит едину заповедей сих малых, мний наречется в царствии небесном, т.е. погибнет (Мф 5: 19)». (Творение святого отца нашего преподобного Феодора Студита. Часть I. Письма к разным лицам. С.-Петербург, 1867). И опять вспоминается, что буква мертвит, а дух живит. Казалось бы, что все достаточно ясно, но данная ошибка – или искажение? – с постоянством, достойным лучшего применения, безо всякого изменения кочует из издания в издание. Немало попадается и менее значимых расхождений между славянским и русским текстами. Например: «избыток злобы» – «остаток злобы» (Иак 1: 21); «лукавые люди и чародеи» – «злые люди и обманщики» (2 Тим 4: 13); «обличайте же с боязнию, ненавидяще и (их) яже (как) от плоти оскверненную ризу» – «обличайте же со страхом, гнушаясь даже одеждою, которая осквернена плотью» (Иуды 1: 23) и многое другое.

Означает ли сказанное, что Священному Преданию и Священному Писанию не следует доверять? – Ни в коей мере. Это означает только то, что малейшее отклонение от священных текстов искажает и их дух, и смысл, а потому любые изменения в них, по любой причине, крайне нежелательны; практически – недопустимы.

Учение Ап. Павла о соотношении веры и дел исчерпывающе: оно полностью раскрывает соотношение между любым делом и побудительными причинами к нему – нравственными качествами. Рассматривать его в настоящей работе вряд ли целесообразно, но привести кратчайшую выдержку из посланий Ап. Павла будет и уместно, и своевременно. Он говорит, что «… Израиль, искавший закона праведности, не достиг до закона праведности. Почему? Потому что искали не в вере, а делах закона» (Рим 9: 31,32), хотя закон обращал именно к вере, которая и могла привести к закону праведности. То же самое, практически дословно, можно сказать о людях, ищущих дел добродетели, и не достигающих дел добродетели. Почему? Потому что ищут не в добродетели (душевной), а в делах добродетели (внешних), не понимая, что дела добродетели, равно как и обращение к ним, могла бы совершать только сама добродетель.

Правда, у всякого качества свои дела. Даже вера, надежда и любовь, при всей своей взаимопреемственности, имеют каждая свои дела. Св. отцы говорили, что вера определяет, надежда устремляет, а любовь – соединяет, но не будет человек надеяться, если не верит, и не будет верить, если не испытывает потребности в любви. Поэтому дела веры – отсекать со-мнения (сопутствующие мнения), отвращающие от цели, надежды – отвращаться от отвлечений (в том числе развлечений, которые противоположны сосредоточению), преодолевать препятствия и прилагать труд для достижения той же цели, а любви – «искать не своего», а пользы любимого и противостоять всему, что может отделить от любимого или повредить ему. Точно также имеют свои дела, свойственные только им, и другие нравственные качества, не только положительные.

Легко понять, делом каких качеств является, например, обман или отказ в материальной помощи нуждающемуся в ней: это дела лживости и скупости, грехов достаточно примитивных и сравнительно просто распознаваемых по их материальным проявлениям. Но есть качества, дела которых сугубо душевны и далеко не всегда очевидны.

Любой поработивший человека грех всегда найдет предлог для своего проявления: тот, чьей душой владеет злость или обидчивость, всегда найдет, на что обидеться или на ком сорвать злость. Но ни один грех невозможен без греховности, а коль скоро она есть в человеке – она обязательно обратит человека к какому-либо греху, который и станет для него любым, любимым. Обращение греховностью внимания и желания человека к твари, к внешнему, к телу и телесному комфорту, к материальным ценностям – это чисто душевное дело. Такими же, чисто душевными делами, являются дела веры, надежды, любви. А душевным делом какого же качества является греховность? Уже сказано к чему греховность обращает человека; но одновременно и безусловно она, в то же время, отвращает человека от Творца, от собственной души и от духовных ценностей. Но на отвращение от Творца может решиться лишь тот, кто считает, что сам способен хорошо устроить свою телесную и душевную жизнь. Это мнение свойственно гордости, которая именно в том и заключается, что человек желает самого себя считать причиной всего хорошего как в себе, так и вокруг себя.

Вот и получается, что греховность – дело, совершаемое и поддерживаемое гордостью. Дело это, для всех очевидное, отвращает от Христа все большее количество людей – и никто не видит этого и не отдает себе отчета в том, что причиной любого греха и последующих за ним бедствий, личных и общественных, является именно гордость.

Вообще же дела можно разделить на телесные и душевные. Телесные преимущественно приличны мирянам, а то, что св. отцы называли «умным деланием» более свойственно монахам. Для мирян, кроме известных грехов, не существует дел, которыми они не могли бы угодить Богу, но само понятие о богоугодности возникает только тогда, когда обычные, повседневные дела исполняются с усердием и имеют целью угождение Богу, Который возложил исполнение тех или иных обязанностей на мирян Своим Промыслом.

К сожалению, в сознании некоторых людей богоугождение смешивается или совмещается с заискиванием, приниженностью, угодливостью (человекоугодием), при которых человек ищет чьего-либо расположения для удовлетворения только своих личных влечений и достижения исключительно личных целей. Но богоугождение – это обращение к тем душевным расположениям, которые угодны (годны) Богу, а не человеку, и которые в состоянии не только каждое дело обратить в угодное Богу, но даже само время: каждый год может быть прожит так, чтобы оказаться угодным Богу. Угодно же Богу то, что ведет человеческую душу к избавлению от вечной смерти, независимо от того, где жил человек: в миру или в монастыре.

Иллюстрацией различия и единства дел монаха и мирянина, а также невозможности их смешения, могут послужить Мария и Марфа (Лк 10: 39-42). Единство очевидно – дела и монаха, и мирянина имеют целью угождение Богу, но Марфа, заботясь о большом угощении, «заботилась и суетилась о многом» (слав. «печешеся и молвиши» - печешься и говоришь о многом). Предосудительна ли ее забота таким способом угодить Богу? Да нисколько. А «… Мария … села у ног Иисуса и слушала слово Его», что также было угодно Господу. Одна отдавала физические силы деланию телесному, мирскому, а другая – отдавала силы души делу усвоения Христова учения. В этом различие между ними и в том, что большее или меньшее угощение приготовит Марфа – оно будет достаточным, но преходящим. Мария же выбрала «единое на потребу», которое нужно человеку не утром или вечером, не зимой или летом, а постоянно: всегда, везде и при любых обстоятельствах. Но Господь не призвал Марфу к слушанию, а Марию – к хозяйственным заботам: в этом случае ни обед не был бы приготовлен, ни учение полноценно воспринято. Поэтому монахам и негоже заниматься мирскими делами, а мирянам – играть роль монахов, внешне изображая отсечение своей воли в делах (якобы послушание), пренебрегая житейскими заботами и обязанностями (якобы, положившись на волю Божию и служа нестяжательности), и уклоняясь от супружеского общения (конечно, по возвышенности духа). Безбрачие, нестяжательность и послушание – это обеты монаха, которые он дает при пострижении. А мирянин просто обязан, подобно Марфе, заботиться о земном, не превращая, как сказал Ап. Павел, «законное попечение о плоти в похоти».

Спаситель, правда, сказал, что Мария избрала благую часть, которая от нее не отнимется, а вот о том, как Мария употребит эту «часть», не было сказано ни слова. Так некоторые монахи, избрав благую часть, не могут, в отличие от Марии, воспользоваться ее благами из-за несоблюдения монашеских обетов и отвлечения на внешнее.

Нужно отметить, что, по свидетельству патериков, многие миряне, не только канонизированные, оказывались по душевному устроению выше почитаемых отшельников, а нерадивые и прельщенные из облеченных в «ангельский образ» погубили свою душу.

Прелесть - одно из самых тяжких душевных состояний человека. Если оно и поддается врачеванию, то с огромным трудом. По определению св. отцов, это признание себя избранным вместилищем Святого Духа; это то же самое, что одно лишь только желание считать себя таковым, поскольку желание всегда соответствует тому, на что человек считает себя способным или чего достойным. Это в высшей степени лестно (прелестно) душе человеческой. Следствием впадения в прелесть, помимо всего прочего, может быть признание своей исключительности и безусловного превосходства над всеми окружающими во всем: в делах, суждениях, оценках и пр.

Близким к прелести, к сожалению, можно считать любого христианина, который руководствуется в своей жизни не Св. Писанием и Св. Преданием, а своим личным пониманием православия и идет к Богу не по тому пути, который установлен Богом – не путем созданной Богом Церкви. Что ж, действительно лестно сознавать себя способным самостоятельно найти и пройти путь к вечной жизни. Лестно, но не полезно.

Для таких людей не важны ни обряды, ни таинства, ни сама Церковь – важно для них, якобы, только Св. Писание. Точнее – угодное и удобное им понимание Св. Писания. Но, отрицая Церковь и все, что с ней связано, они отрицают и Св. Писание, сколько бы ни приводили цитат из него. Ибо именно на нем утверждается Церковь и ее таинства – или Христос напрасно воплотился и пострадал, не оставив людям спасающей Церкви. Спасибо Ему, конечно, за заботу, но можно было бы обойтись и без этого. Вот завершение логики людей, надеющихся на свои дела. Имя духу, которому они служат – самонадеяние (или человеконадеяние). Это тот дух, которым порабощены преимущественно протестанты в отличие от католиков, которые, в массе своей, служат духу самоуверенности.

Из-за отсутствия рациональных аргументов при попытках доказать свою правоту подобные люди часто ссылаются на свое «чувство», которым они руководствуются, но «чувство души» или «сердце» – неважно, что они имеют в виду произнося эти слова – так же, как и весь человек, повреждены грехом и нуждаются в обучении, исправлении и очищении от заблуждений и пристрастий.

Грех, как оказывающий влияние на душевное состояние, при определенных условиях может находить воплощение не только в поступках, но и в болезнях телесных. Для души же сама склонность ко греху или его совершению и является болезнью. Св. Иоанн Дамаскин говорит, что «душа есть сущность живая, простая и бестелесная … не имеющая формы». Но то, что само не обладает какой-либо фиксированной формой, то и в своем устройстве не может иметь таких форм, из которых душа была бы сложена. Если же нет таких форм, то нет нужды в определенном для них месте. Именно поэтому сказано, что душа проста, не сложна, т.е. не сложена и не составлена из различных разнородных и обособленных частей, имеющих каждая свое место в душевном устроении и свое особое назначение. Но тогда все ее силы, свойства и способности принадлежат каждая всей душе, а не какой-либо ее части, ибо нет частей, из которых могла бы быть сложена душа и каждая из которых являлась бы вместилищем ума, желания, совести или еще чего-нибудь, присущего душе; тогда, повторяем, она была бы не простой, а сложной. Поэтому вся душа обладает желательной, мыслительной и раздражительной силами; всей душе свойственны воля, свобода, разум, ум, совесть и пр. Поэтому можно, конечно, пространно рассуждать о «свободе воли», не зная ни устроения души, ни того, что такое «свобода» или «воля». Но с равным правом и успехом можно рассуждать о свободе разума или совести; и о разумности свободы, совести и воли; и о вольности совести, свободы и разума …

Различиями в устроении души и тела определяются и различия в воздействии на них свойственных им болезней. При поражении какого-либо телесного органа безусловно страдает, но не повреждается, все тело. Так, например, при зубной боли не нарушаются ни зрение, ни слух; при лишении зрения, крайне тягостном для всего тела, не снижаются и не утрачиваются ни слух, ни обоняние, ни физическая сила. Для души, как уже говорилось, болезнью является тот или иной грех, и этот грех не поражает отдельно совесть, или свободу, или еще что-либо свойственное душе: он поражает всю душу одновременно, со всеми ее свойствами, качествами и силами. И не важно, каким именно свойством души поступился человек – этим он лишается полноты и доброкачественности всех остальных ее свойств. Силы грех порабощает, нравственные качества превращает в их противоположности, а свойств (свободы, разума и пр.) – в конечном счете, просто лишает.

Короче говоря, тело – все страдает при поражении одного члена или способности, а душа – вся повреждается. При таком положении вещей трудно и опасно руководствоваться собственным «чувством» или «желать добра», опасно и не разумно руководствоваться собственными «добрыми намерениями», которые, при ближайшем рассмотрении, оказываются далеко не такими добрыми, как может показаться на первый взгляд. Потому и говорилось, что благими намерениями дорога в ад вымощена. И если то, что нам представляется благим, на поверку оказывается пагубным, то какова же сила вреда, в первую очередь для нас самих, проистекающая от того, что даже мы сами признаем вредоносным. И если свет, который в нас – тьма, то какова же тьма?

Тот же, кто уверен сам и уверяет других, что «хочет только хорошего» тоже не далек от прелести. Не могут бесы, даже если допустить наличие невероятного для них желания добра человеку, сделать ничего хорошего, ибо нет в их природе доброго, и не властны они над добром. Также и грешный, и, следовательно, греховный человек, человек, стремящийся ко греху (т.е. желающий греха) и согрешающий, одновременно с этим не может «желать добра», но не лишен возможности, по собственному произволению, понуждать себя к добру.

Для исправления души человеку оставлено произволение и основанная на нем способность «нудить» себя. Потому и сказано, что не желающие, а понуждающие себя достигнут Царства Небесного. Точно также человеку необходимо понуждать себя к хорошему, и если этого понуждения нет, то обманывает себя человек. То, что совершается без понуждения и утруждения души и тела, по словам св. отцев, не приносит плода. Пустоцвет.

Все описанные заблуждения не столь страшны по сравнению с другой бедой. Создается впечатление, что огромное количество так называемых «воцерковленных» людей, людей участвующих в Таинствах, старающихся следовать заповедям и не нарушать церковные (Апостольские, Соборные и Святоотеческие) правила трудятся не ради Царствия Небесного, а ради того, чтобы «хорошо и правильно» жить в царстве земном, трудятся ради земного. Для таких даже участие в Евхаристии может повлечь за собой не спасение, а осуждение, поскольку человек при исходе души, да отчасти и во время земной жизни, получает то, к чему стремится душой. И не имеющий целью достижение Царства Небесного, естественно, никогда к нему не приблизится не в пространстве и времени, а в своей душе. Ибо не стремящийся к Царству Небесному расположен точно так же, как и прямо его отвергающий; ни тот, ни другой не нуждаются в Царстве Небесном, оно им просто не нужно. Кто не с вами, тот против вас… А двум господам (Царствам) служить невозможно. Значит, не ищущий Царства Небесного и его благ необходимо ищет царства земного или хотя бы частичного приобщения, любым способом, к благам земным. Но это скорее свойственно иудаизму, чем христианству, даже если человек ищет земного величия Церкви и могущества России. Искать должно «Царства Небесного и правды его, а остальное все приложится вам» не вашими усилиями. В том числе возрождение, восстановление и величие России, если есть на то Божия воля.

Но как телесному выздоровлению предшествует выправление души покаянием, так и Россия сможет ожить только после восстановления норм жизни Вселенской Церкви на бывшей территории России. Нынешнее же положение церкви безыскусно и точно передано словами старца Лаврентия Черниговского, который говорил: «Приходит время, когда и недействующие храмы (закрытые) будут ремонтировать, оборудовать не только снаружи, но и внутри. Купола будут золотить как храмов, так и колоколен. А когда закончат все уже, наступит время, когда воцарится антихрист… И видите, как все коварно готовится? Все храмы будут в величайшем благолепии, как никогда, а ходить в те храмы нельзя будет … Будет свободный въезд в Иерусалим и выезд для всякого человека. Но тогда старайтесь не ездить, потому что все будет сделано, чтобы прельстить» (Поучения старца Лаврентия Черниговского. Москва, Русский духовный центр, 1994, с.119). Умер старец Лаврентий в 1950 году, в условиях «железного занавеса» и продолжающегося разграбления и разрушения храмов. Тогда его слова были пророческими, а сейчас их может произнести любой человек, просто оглядевшись вокруг; сегодня эти слова не пророчество, а отражение реальности нашей жизни. Слава Богу, что многие храмы еще не восстановлены – значит есть еще какое-то время на покаяние.

Таким образом и получается, что не величие или множественность дел спасительны, а расположение души, ее отношение к себе и миру, ее произволение. Именно они могут вести душу и подвластное ей тело либо к спасению, либо к погибели. Поэтому св. Григорий Нисский и сказал, что «… изъять порок из самого произволения гораздо важнее, нежели сделать жизнь чуждою лукавых дел», а Ап. Павел – что «… живущие по плоти Богу угодить не могут» (Рим 8: 8). А в качестве плодов покаяния могут быть приемлемы всякие дела, если они обнаруживают изменения в душе; дела, в которых добродетель воплощается, а не только изображается.

Но отношение не только участвует в формировании поведения человека: души обладают способностью непосредственно внетелесно воздействовать друг на друга. Это бывает заметно и в быту, когда хорошее или плохое настроение человека передается либо всем присутствующим, либо преимущественно тому, на кого оно направлено. Так, само по себе, желание зла, зависть или иной грех приносят реальный, ощутимый вред душе и жизни не только того, на кого направлены, но и всякого человека, даже мельком встречающегося на пути носителя зла. Однако, в первую очередь и с наибольшей силой зло воздействует на того, кто постоянно с ним в контакте: на самого носителя зла. Подтверждением этого мнения могут служить следующие слова: «… и от прочих похоти входящие» (Мк 4: 19); «всякий ненавидящий брата своего есть человекоубийца» (1 Ин 3: 15).

В связи со сказанным необходимо отметить, что «от прочих похоти входящие» в результате внетелесного общения человеческих душ, играют в жизни людей гораздо большую роль, чем обычно принято считать.

Очень часто люди, испытывая то или иное настроение, расценивают его как свое собственное и ищут, в чем же причина этого настроения, то есть настроя на то или иное нравственное качество. А причин, по крайней мере видимых, не находится. Просто человек воспринимает настроение другого человека и расценивает его как свое собственное. Например, при разговоре с раздраженным (унылым, обиженным) собеседником человек может испытывать раздражение и рассматривать его как свое собственное. А раздражение, испытываемое им – это всего лишь ощущение душевного состояния собеседника. При встрече нескольких людей, охваченных одинаковым настроением, их сходные ощущения взаимно усиливают друг друга, как это бывает в концертах, на дискотеках или на спортивных мероприятиях у болельщиков. В последнем случае не суть важно, кто за кого «болеет»: эмоции-то одинаковы у всех, а именно ими и взаимодействуют души.

Но легче всего душой воспринимается то, что имеет к ней доступ. А этот доступ обычно имеет то, к чему душа и сама склонна или, во всяком случае, чего не чужда. Поэтому, не замечая собственной раздражительности, но легко воспринимая постороннюю, человек может без колебаний исповедовать, как свои собственные грехи так и податливость, и ту же раздражительность. Разумеется, сказанное имеет отношение и к другим грехам.

Это же взаимодействие душ приводит к возникновению т.н. «стадного чувства», возникающего в толпе при определенных условиях. При этом чем ниже нравственный уровень человека, тем легче и быстрее он поддается этому самому «стадному чувству», а чем чаще «стадное чувство» овладевает человеком, тем быстрее снижается его нравственный уровень, что легко отмечается у посетителей дискотек.

Душами могут передаваться друг другу не только нравственные качества и эмоциональные состояния, но и информация о физиологических или болезненных состояниях тела. Поэтому посещение больных имеет, не говоря о всем прочем, чисто терапевтическое значение, если больного навещает человек любящий, с благотворным душевным устроением; при этом большее значение могут иметь не столько произносимые навещающим слова, сколько его настроение.

Но это имеет смысл только в том случае, если навещаемый не отвергает ни того, кто к нему приходит, ни его потребности помочь нуждающемуся в помощи, ближнему своему.

Ближним для нуждающегося в помощи, естественно, оказывается тот, кто всегда готов помочь ему. Это прямо сказано в притче о добром самарянине, в которой повествуется о человеке, пострадавшем телесно. Но и страдающие душевно от людей, бесов, собственных грехов или житейских невзгод также нуждаются в помощи. И для них ближний тоже тот, кто, в меру своих сил и возможностей, помогает нуждающимся.

А кто оказывается ближним для христианина, испытывающего потребность оказать нуждающемуся помощь, душевную или телесную? Кому можно оказывать помощь как ближнему? Очевидно только тому, кто ее не отвергает и не противится ей. Это уже не сказано, а показано притчей о добром самарянине самим ходом описываемых событий. Иначе это будет не помощь, а принуждение, которое, в свою очередь, всегда вызывает естественный протест созданного свободным человека.

Если же человек противится душевной или телесной помощи с нашей стороны, то тем самым он делается нашим противником или, что то же самое, нашим врагом, независимо от степени враждебности. Кто не с нами, тот против нас … Но тот, кто против нас, тот самим своим расположением отъединяется от нас, отделяется и отдаляется. Отделение и есть начало отдаления, а отдаляющийся – по своему, а не по нашему произволению – перестает быть нам близок, перестает быть нашим ближним, которому мы можем оказать хоть какую-то помощь.

Впрочем, врагам (противникам) тоже можно и должно оказывать помощь, но чаще всего не так, как они сами себе ее представляют и не в том, в чем желают они сами. Дело в том, что врагами христианину, в конечном счете, могут быть только враги Христа и христианства хотя бы потому, что, по словам Спасителя, «… принимающий вас принимает Меня». Он же говорил, что христиан будут гнать, как гнали Его самого люди иного духа, духа антихристова, который, впрочем, сам по себе не изменился за века, истекшие со времени распятия Спасителя, и объединяет вне времени всех, отвергающих христианство. Потому Петр I, которого современники называли антихристом, и был всегда любезен атеистически настроенной интеллигенции, которую сам же и сформировал, и коммунистам, и современным противникам России и православия. Ну, как же! В Европу прорубил окно! Да не окно в Европу из России прорубил Петр, а провел из Европы в нашу страну канализацию, по которой уже не одно столетие исправно поступают всевозможные нечистоты: масонство, ереси, вольтерьянство, марксизм вместе с ленинизмом и коммунизмом, а в наше время даже радиоактивные отходы. «Всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста» (1 Ин 4: 3).

Следовательно, не принимающий Христа не принимает и христиан, кроме тех случаев, когда христиане отрекаются иногда словом, а в наше время чаще делами от Христа. А не принимающий Христа может только, более или менее искусно, делать вид, что не испытывает к христианам и христианству вражды. Христиане же между собой враждовать просто не могут, не утрачивая в той или иной степени (соразмерно с враждебностью) права именоваться христианами, ибо этот их отличительный признак исходно определен Спасителем: «По тому узнают, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Но в настоящее время даже те, кто считает себя православными, больше заинтересованы в высоком мнении о них, об их мнимых или дарованных достоинствах, чем в хорошем отношении, в любви. А не будучи заинтересованы в любви они и не трудятся ради ее обретения и, как результат, не имеют ее в своей душе и поэтому не могут относиться к другим людям с любовью. Если же и есть в них, по их мнению, любовь, то она, как правило, обращена не к человеку, а к тому приятному или выгодному, что можно от него получить. К кому же прибегнуть тому, кто в любви нуждается, кроме как к самой Любви, к Богу …

Таким образом, в итоге получается, что оказывающий помощь своим врагам в достижении поставленной ими цели и приемлемым для них способом рискует оказаться в числе врагов Христа, сделавшись сотрудником Его врагов.

Возвращаясь же к вопросу о посещении больных необходимо отметить, что отрицательные для навещающих последствия преимущественно возникают в тех случаях, когда человек пытается навязать кому-либо свою помощь. Если же человек способен сокрушаться о видимых им или только известных ему грехах другого человека, как о своих собственных, то отрицательное воздействие на него практически полностью нейтрализуется; умаляются эти грехи и в самом их носителе. Прямое отношение к сказанному имеет и мнение святых отцов, согласно которому человек, относящийся к другому с любовью, по природе любви разделяет с ним труд перенесения скорбей и болезней, а относящемуся к людям с превозношением, пренебрежением или осуждением Бог попускает впадать в те же беды для вразумления и смирения.

Способность не располагая никакой предварительной информацией выделить из группы людей «родственную душу» относится к тому же ряду явлений.

Но душа способна воспринимать (ощущать) влияние не только других людей и бестелесных духов (ангелов и демонов). Состояние животных также воспринимается человеком, и это восприятие, как и воздействие друг на друга человеческих душ, также бывает взаимным. Влияние животных на человека, как правило, благотворно. Даже в сугубо медицинской литературе отмечалось стойкое улучшение состояния психически больных людей после приобретения ими какого-либо домашнего животного. К сожалению, влияние человека на животных обладает противоположным характером: вся тварь, как говорится в Священном Писании, страждет вместе с человеком. И чем теснее контакт между человеком и животным, тем заметнее влияние человека. Именно этим влиянием объясняется сходство характеров собаки и ее хозяина, легко замечаемое в быту. Не замечаемым остается то, что болезни той же собаки очень часто обусловлены состоянием душевного и телесного здоровья ее хозяина; ее болезни – отражение на уровне животного процессов, происходящих в душе и теле человека.

На том же непосредственном взаимодействии душ основана деятельность гипнотизеров. Правда, для большей успешности гипнотического сеанса применяются искусственные способы повышения восприимчивости одной души и усиления воздействия другой. Способы эти можно условно разделить на естественные (приемы концентрации внимания, устранение отвлекающих раздражителей и пр.) и сверхъестественные, к которым, преимущественно, можно отнести участие в гипнотических сеансах духовных существ, обеспечивающих «успешность» деятельности гипнотизера. К сожалению, духи эти относятся к демонам. Сказанное уже является достаточным основанием для того, чтобы православный человек не прибегал к помощи гипнотизеров, кодировщиков, знахарей. Да и не может православный считать благотворными методы лечения, которые, даже если явно не отводят от Бога, не приближают к Нему, создавая иллюзию возможности обойтись без Него, без исповеди и покаяния, без противостояния греху вызвавшему болезнь.

Способность души действовать целенаправленно настолько очевидна, что нет нужды приводить примеры такого воздействия. Согласное действие нескольких душ, разумеется, гораздо выраженнее. Беспорядочный выплеск душевной энергии в толпе – это уже мощь стихийного явления. Что же можно сказать не о стихийном, а о сознательном, согласованном и целенаправленном душевном усилии целого народа, в покаянии и посте прилежащего молитве? Перед такой молитвой, Божией милостью, не устоит ни одна армия и никакая социальная система. Но сказано: «не имеете, потому что не просите. Просите и не имеете, потому что просите не на добро, а на удовлетворение похотей ваших», хотя Господь обетовал безусловное выполнение того, о чем просят двое или трое, собравшихся во имя Его. Но во имя Господа можно просить о том, что не против Его воли, а не о том, к чему склоняют человека собственные похоти. Весьма прискорбно, но «… все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу» (Фил 2: 21).

Трудно разобраться, что в душе – ее собственное, а что – чужое, но это крайне необходимо, потому что именно об этом взаимодействии душ, о привходящих похотях и сказано, что следует побеждать зло добром, а не о материальном торжестве душевного добра в материальном мире над материальным же злом. Устоять в добре, выстоять перед нападками зла – что душевного, что уже воплотившегося – вот на что, видимо, был направлен внутренний душевный труд христианина.

Таким образом, в идеальном случае, постоянной и неизменной в душе христианина является только любовь, которая и определяет его отношение к мирозданию во всей его полноте. Оценки окружающего и себя самого уже могут изменяться. Еще более изменчиво поведение, которое, даже при одинаковом отношении к ситуации и ее оценке, может быть у разных людей диаметрально противоположным.

Достаточно яркой иллюстрацией сказанного может послужить приведенный в одном из патериков рассказ о встрече двух монахов, один из которых решил, ради получения духовной пользы, навестить другого. Увидев приближающегося посетителя, второй монах бросился бежать, а посетитель погнался за ним. Один кричал: «Остановись, я ради Бога бегу за тобою!», на что убегающий отвечал: «А я ради Бога убегаю от тебя».

Но в православной среде, при всем разнообразии мнений и поступков, преимущественное распространение получали совершенно определенные жизненные позиции, не утратившие своей значимости и по сей день.

Отношение человека к самому себе всегда одинаково и в какой-либо коррекции не нуждается. Человек любит себя естественно. И даже когда человек утверждает, что ненавидит себя, чаще всего, оказывается, что его ненависть направлена не на него самого, а на то, что не нравится ему в самом себе и мешает относиться к себе с любовью. Человек всегда един с собою и ищет полезного для себя. Но что именно он считает полезным для себя – подлежит рассмотрению и оценке. Оценивать необходимо и само отношение к Богу, окружающим, к самому себе.

Трезво оценивая себя, ни один человек не может не признать своей ограниченности во всем: в осведомленности, в силах, во времени. Он никогда не может знать конечного результата своих поступков. Следовательно, все действия человека, в полном соответствии с его настоящим состоянием, не могут быть совершенными, идеальными, безупречными. Тогда они оказываются в той или иной степени, но безусловно плохими, и, если судить по справедливости, требующими соответствующего делам воздаяния во временной жизни или в вечности.

Если поступки оказываются греховными, то у человека единственная возможность быть избавленным от их последствий – склонить к себе милость Божию.

Не заслужить помилование, ибо заслуженное дается по справедливости, а именно вымолить. Да и можно ли надеяться, что нагромождение несовершенных дел искупит предшествующие несовершенные дела? Весьма сомнительно. Кроме того, такая постановка вопроса предосудительна сама по себе, поскольку обнаруживает откровенные самонадеянность и самоуверенность: в данном случае самоуверенность позволяет человеку считать, что он знает все обо всех своих несовершенных (греховных) делах, равно как и о делах, которые необходимо совершить для искупления согрешений. А самонадеянность позволяет не сомневаться в том, что все намеченное удается выполнить. Но даже о телесных делах, малых по сравнению с душевными, говорится, что они могут быть успешны только «… если Бог даст». В неизмеримо большей степени это относится к душевной деятельности, к делам и расположениям душевным, которыми, в конечном счете, определяются и формируются дела телесные, внешние.

Что же касается оценки своих грехов, то следует иметь ввиду, что, помимо поврежденности грехом как телесной, так и душевной природы человека, мы унаследовали от прародителей склонность ко греху. Из-за этого человеку и приходится понуждать себя к добродетели, а сам грех представляется и не грехом вовсе, а чем-то хорошим и привлекательным. Но добро, как говорили св. отцы, совершают по законам добра, а не по несовершенному человеческому разумению. И для различения добра и зла потребны научение, опыт и труд.

Нужно также иметь в виду, что видение своих грехов трудно для человека, а видение всех грехов – заведомо непосильно большинству людей. Поэтому Бог ограждает человека от непосильной ноши и дает увидеть только те грехи, видение которых посильно, и только тогда, когда человек ищет их, потому что в противном случае человек был бы просто раздавлен лавиной собственных грехов. В то же время Церковь молит об отпущении грехов «ведомых и неведомых».

А св. отцы считали для себя правилом не отвергать и не опровергать обличений (даже безосновательных) в любых грехах, кроме тех, которые касались догматов веры. Обычный человек может поступать также, поскольку, даже не совершив греха, он мог, невольно и неумышленно, дать людям повод считать его согрешившим. Современные же люди склонны, в подавляющем большинстве своем, любое обличение воспринимать как осуждение и на этом основании избегать обличения как своих собственных грехов, так и грехов других людей из-за желания не осложнять с ними отношения и избегнуть неприятных разговоров. Фактически такой подход делает запретным само обличение, которое заповедано нам Спасителем. То, что при этом походя осуждается обличающий, даже не замечается.

Есть также грехи, совершаемые, по словам св. Иоанна Златоустого, «волею или неволею». К грехам «неволею», видимо, можно отнести не только грехи, к которым человека вынудили угрозами или мучениями. Всякий знает, что появление веселого человека может поднять настроение целой компании. Точно так же один человек может нагнать тоску на всех окружающих, даже не вступая с ними в беседу. Происходит это потому, что души людей, как уже говорилось, способны не только в чрезвычайных обстоятельствах, но и в самых обыденных, вступать друг с другом в непосредственный или, если так можно выразиться, во внетелесный контакт.

Тот же св. Иоанн Златоустый научает нас просить избавления от «… всякого неведения и забвения, … и окамененного нечувствия», поскольку и неведение, и забвение сами по себе расцениваются как грех, да и другим грехам помогают избегнуть исповеди и покаяния.

Под «забвением» можно понимать не чуждую любому человеку забывчивость из-за которой он забывает не только в какой грех впал мысленно, но и свои согрешения словом и делом. К забытым грехам можно отнести и те, о которых человек забыл потому, что изменившиеся внешние обстоятельства сделали какой-либо грех недоступным для человека. Обстоятельства изменились, но не изменилось устроение души, которая и будет судима.

Унывал человек, например, из-за каких-нибудь внешних причин, но внешние обстоятельства изменились, уныние оставило человека, но оставило свой след в душе, изменив и повредив ее. Или из-за упадка сил в преклонном возрасте блуд стал невозможен для человека, но на продолжающих блудить он смотрит с пониманием и сочувствием; телом такой человек оставил блуд, а душа осталась блудливой. Примеров таких можно было бы привести множество, но уже сказанное делает понятным все остальное.

И такие грехи крайне трудны для покаяния, поскольку грех перестал тревожить человека и забыт им. А плоды его человек продолжает пожинать и наделяет ими других людей, не принесши «плодов достойных покаяния».

Поскольку покаяние имеет целью исправление человеческой души, то самым важным плодом покаяния, венчающим все труды человека, можно считать оставление человеком греха, в котором он приносит покаяние и о прощении которого молит. И св. отцы говорили, что человек перестает совершать какой-либо грех только тогда, когда Бог прощает этот грех человеку. Только тогда достигается цель покаяния, утруждений и молений человека.

О самом покаянии суждений весьма много, но наиболее распространенными, как кажется, являются всего четыре.

Достаточно большое число людей считает покаянием исповедь с последующим отпущением грехов. Исповедались, получили разрешение грехов и … успокоились. Душа от грехов освободилась, но … Но только от уже совершенных; кажется, только католики со свойственной отнюдь не христианам изворотливостью ухищрялись отпускать еще не совершенные грехи, продавая индульгенции. Итак, душа успокоилась, но не изменилась. Все присущие ей склонности и привычки, большей частью греховные, сохранились в неприкосновенности, поскольку могут быть изменены не однократным самообличением, а более или менее длительным трудом. В данном случае определенно имеет место признание грехов и их исповедание; возможно также и сожаление о согрешении, но о «делах, достойных покаяния» человек не помышляет, поскольку считает совершаемое достаточным. Душе в этом случае делается легче, но исцеления от грехов она не достигает, как не достигает человек телесного излечения от тяжелого и длительного заболевания однократным или эпизодическим приемом лекарств.

Другие люди добросовестно трудятся, стараясь изжить замечаемые ими грехи. Но этот путь наиболее трудоемок и наименее результативен. Противостоя отдельному греху люди упускают из вида, что любой грех – это частное проявление общей греховности: устремления внимания и желания к внешнему. Не давая проявляться какому-либо частному греху, но, не умаляя общую силу влечения к внешнему, человек, сам того не ожидая, может разбудить «дремлющие» грехи или резко усилить грехи «бодрствующие»; степень выраженности любого другого греха может резко возрасти. Так же бывает, когда вода изливается из трубы через несколько отверстий: закрой хотя бы одно из них – и напор воды истекающей через отверстия оставшиеся открытыми резко возрастет. Да и сами грехи передают человека от одного к другому и этим способом способны снова ввергнуть человека в грех, который казался практически изжитым.

Самое полное и в то же время самое трудно удерживаемое покаяние – это совершение любых дел ради Бога. При этом нет необходимости изыскивать какие-либо особенные дела: человек своим произволением может повседневные, бытовые дела одухотворить и обратить их к богоугождению. Так, например, можно место в общественном транспорте уступить пожилому или очевидно не совсем здоровому человеку, чтобы порадовать Бога заботой о тех, кого Он любит не меньше, чем уступившего это место; можно следить за чистотой одежды и ее скромностью, чтобы не вводить людей в соблазн осуждения и хотя бы этим угодить Богу; можно зарабатывать деньги не в угоду сребролюбию, а для того, чтобы порадовать Бога заботой о тех, кого он доверил тебе: о собственной жене и детях. Вообще посвящение Богу любых обыденных, незначительных дел не оскорбительно для Его величия, если у человека нет сил, средств или умения совершать большее. И малые дела могут быть оценены Богом выше, чем великие по человеческим меркам; и о вдове, принесшей в храм всего две лепты, Он сказал, что она принесла больше, чем пришедшие с богатыми приношениями. Будем верны в малом, и тогда, по обетованию, нам дадутся большие силы и возможности. И все пригодно для богоугождения, если есть у человека потребность следовать словам Ап. Павла: «… все, что вы делаете, словом или делом, все делайте во имя Господа Иисуса Христа» (Кол 3: 17).

Человеку свойственно оценивать все, сделанное по собственной воле, положительно. Из такой оценки естественно рождается мнение о себе самом, как о стремящемся к добру и совершающем добро. Делающий что-либо по своей воле может изменить собственные намерения или даже отказаться от них – для этого всегда можно найти основания. Если же делать что-либо ради Бога и по Его воле – то Бог, а не человеческое желание оказывается побудительной причиной для совершения любого дела, оценку которому также может дать только Бог. И только в этом случае человек, как «раб неключимый», не ставит себе в заслугу выполнение Его воли и не превозносится.

Такое покаяние все силы души (желательную, мыслительную, раздражительную) устремляют не к миру, а к Богу; к царству не земному, а к Царству Небесному, которое, как определенно утверждает Евангелие, внутри человека, в самой сердцевине – в сердце человека. Помимо изменения своей направленности силы и качества души меняются по самой своей сути. Так, например, гнев, разрушительно действующий на внешнее, при обращении к сердцу преобразуется в скорбь, которая грехи, а не сердце и ведет к смирению, и непереносима для любого отдельного греха. Правда, такой путь покаяния требует предварительного обучения и приобретения навыка совершения сердечной молитвы Иисусовой хотя бы потому, что все дела, совершаемые ради Бога, приносятся к тому месту, которое древние отцы называли «входом в сердце». Само собой разумеется, что принести ко входу в сердце молитву значительно легче, чем совершаемые дела. Если же это удается, то и получается всецелое покаяние (изменение).

Но может человек и духовное унизить до бытового уровня, может силы души и духовные дарования использовать для достижения земных целей. К сожалению, это случается достаточно часто.

Есть еще труд покаяния, доступный практически каждому человеку. Это – труд перенесения лишений, неудач, болезней, утрат и прочих скорбей с сознанием их заслуженности нами нашими же грехами. Но и эти труды не пропадут зря только в том случае, если человек будет нести их с верой в Промысел Божий и Его милость.

В последнее время часто приходится слышать, что русский народ должен принести покаяние в убиении императора Николая II. Какое отношение ныне живущие имеют к «делам давно минувших дней», не совсем понятно. Тем более, что убийство это, как утверждают, носило сугубо ритуальный характер – не совсем понятно. Менее распространено, но существует мнение о том, что русский народ должен покаяться еще и в том, как обошлись с патриархом Никоном его современники. Говорится красиво, но плохо соотносится с реальностью: труд покаяния может выправлять только душу кающегося, за исключением тех, чрезвычайно редких, случаев, когда подвижник благочестия приносил деятельное покаяние не только за свои грехи, но и за согрешения своего ученика, принимая их на себя. А не кающийся даже в собственных грехах и дерзко заявляющий, что он берет на себя и еще чей-либо грех, пустословит, обнаруживая собственную беспечность и недоразумевая значения произносимых им слов; у него просто не хватает на это разумения, разумности – откуда и недоразумение.

Совершенно по иному можно было бы отнестись к мнению, согласно которому русский народ должен покаяться в тех грехах, которые привели к смерти Царя-Мученика: упадок веры, пренебрежение церковной жизнью, терпимость или доверие к откровенным врагам «церкви, царя и Отечества» и подчинение им, желание материальных благ и многое другое. Эти грехи, бывшие во время оно в зачатке и поразившие сравнительно незначительную часть населения, преимущественно интеллигенцию, в настоящее время расцвели пышным цветом и продолжают распространяться, далеко превзойдя представление о том, что может считаться народным бедствием. Но покаяние и в этих грехах тоже сугубо индивидуально, и только покаяние, сложенное из покаяния большинства людей, законно может именоваться всенародным и оказаться спасительным для страны, обратив к ней милость Божию.

Отдельно хочется сказать о некоторых людях, от которых приходилось слышать заявления о том, что им не в чем каяться, так как нет у них грехов. Быть может, им неизвестны слова Ап. Иакова: «… все мы много согрешаем» (Иак 3: 2) и Ап. Иоанна: «Если говорим, что не имеем греха, обманываем себя, и истины нет в нас» (1 Ин 1: 8), а может быть, что слова эти не имеют к упомянутым людям никакого отношения просто потому, что обращены исключительно к христианам, а не принимающий эти слова к христианам причислен быть не может. Если же христианин не видит своих грехов, он вполне может приносить покаяние в своей неосведомленности о том, какие бывают грехи или в невнимательности к своей собственной жизни.

Но даже если допустить невероятное, допустить, что человек изжил грехи, то покаяние все-таки останется потребно ему до конца его дней. Причина этому предельно проста: покаяние обычно понимается как отвращение от греха и обращение к добродетели. Другими словами, покаяние – это отвращение от зла и обращение к добру, отвращение от худшего и обращение к лучшему. Но добро, в самом широком смысле этого слова, неисчерпаемо, необъятно и бесконечно как имеющее своим источником и причиной бесконечного и непостижимого Бога. Поэтому у изжившего грехи покаяние не прекратилось бы, а человек продолжал бы трудиться уже не над обращением от худшего к лучшему, а над обращением от лучшего – к еще более лучшему, к превосходнейшему. Таким образом оказывается, что покаяние – это способ достижения человеком добра; прекращается стремление к добру – истощается покаяние и, напротив, при прекращении покаяния стремление к добру иссякает и остается пустым звуком. Покаянию и должно пребывать в человеке постоянно, иначе не научала бы церковь молиться о «раскаянии нераскаянном» – об изменении неизменном, непреходящем (2 Кор 7: 10).

Отношение к Богу определяется Евангелием и естественной потребностью человека в любви, которую он не всегда находит даже у единоверцев, но которая никогда не остается безответной при обращении человека к Богу. Да и не может человек, будучи сотворен по образу Божиему и являясь всегда этим образом, пусть даже поврежденным и искаженным грехом, найти покой в ком-либо, кроме Первообраза. Как любовь Божия к человеку больше родительской любви, так и вышеестественная связь между Богом и человеком крепче и теснее, чем связь естественная между родителями и детьми. «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас». С меньшим успехом, но по той же потребности, дети стремятся к своим родителям и только ими могут быть утешены в своих детских бедах, а от попыток чужого человека успокоить их уклоняются и еще громче плачут. То же в отношениях между человеком и Богом, но люди не идут к Богу и поэтому не обретают покоя.

По словам св. Макария Великого «Нет иной такой близости и взаимности, какая есть у души с Богом и у Бога с душою. Бог сотворил разные твари … Но ни в одной из сих тварей не почивает Господь… Он… не установил с ними общения; благоволил же о едином человеке, с ним вступив в общение … Посему душа смысленная и благоразумная, обошедши все создания, нигде не находит себе успокоения, как только в едином Господе. И Господь ни к кому не благоволит, как только к единому человеку».

Отношение к Богу определяется любовью, единящей человека с Богом, и легче всего может быть выражено благодарностью, которая, если обнаруживается словами, чаще всего принимает форму славословия. Бог бесстрастен и неизменяем, но Его, без преувеличения, может порадовать, вызвать у Него негодование или скорбь любой человек, оскорбив или порадовав человека же – Иисуса Христа или даже любого другого человека. Происходит это потому, что всякий человек является носителем образа Божьего, а отношение к образу всегда переносится на первообраз. И опять же – не делами. Св. Петр Дамаскин говорит, что, будучи всецело поврежденным грехом, человек сам не может сделать что-либо хорошее без содействия благодати Божией. Человеческое – только произволение, а все остальное совершает благодать. Таким образом получается, что каждое хорошее дело, совершенное человеком – это очередное благодеяние человеку и, естественно, только способствует поддержанию в нем любви и благодарности за великие благодеяния, которые человек не может испытывать к Богу, если не испытывает их даже по отношению к ближнему за мелкие услуги, проявляя неверность в малом.

В повседневном общении такие проявления любви как приветливость, доброжелательность, вежливость, дружелюбие встречаются исчезающе редко, хотя не требуют ни самоотвержения, ни раздачи имения. Если же люди и поддерживают отношения друг с другом оказывая взаимное содействие, то за этим стоит, чаще всего, не любовь, а своекорыстие, материальная выгода. Куда ушла любовь от людей изыскивать бесполезно, ибо любовь – понятие внепространственное, а почему ушла сказано очень давно: «По причине умножения беззаконий, во многих охладеет любовь» (Мф 24: 12). Какие беззакония имел в виду Ап. Матфей – личные грехи или беззаконие во внешнем мире – до этого тоже вряд ли имеет смысл доискиваться, ибо и те, и другие наличествуют в нашей жизни в избытке. Ап. Павел говорил, что нас не может отлучить от любви Божией ни скорбь, ни теснота, ни голод или меч, ни другие опасности, ни даже смерть или жизнь и ни какая тварь (Рим 8: 38, 39). Многим известны эти слова и их приводят как назидание, пример и напоминание о том, какой должна быть наша любовь к Богу, по недоразумению практически приравнивая знание о любви к наличию любви в душе. Но «… знание надмевает, а любовь назидает» (1 Кор 8: 1). Да и речь Ап. Павла идет не о нашей любви к Богу, а о «любви Божией» к нам, потому что «в том любовь, что не мы возлюбили Бога, но он возлюбил нас» (1 Ин 4: 10); речь идет о том, что любые скорби и несчастья не означают нашего отлучения от Божией любви, а скорее наоборот: ведь Бог, в надежде на исправление, наказывает именно того сына, которого любит. То же можно сказать применительно к целому народу, в частности к народу русскому.

А вот мы постоянно пытаемся оттолкнуть от себя любовь Божию своими грехами, и уж, во всяком случае, не обнаруживаем любви к Богу. Нет любви потому, что только тот, «кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» (Ин 14: 21). Если же люди не отвращаются от любви Божией, а пребывают в ней, «то любовь до того совершенства достигает в нас, … что поступаем в мире сем, как Он» (1 Ин 4: 16, 17). Может быть, именно такая совершенная любовь и подвигла Ап. Павла сказать: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих» (Рим 9: 3), а св. Моисея, просившего за народ забывший веру и поклонявшийся тельцу, молить Бога: «Прости им грех их. А если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал» (Ис 32: 32).

Кроме того, жизнь человеку не дана единожды при его рождении и не продолжается предопределенный отрезок времени, а постоянно, непрерывно поддерживается в человеке, утратившем совершенство и бессмертие через грехопадение прародителей и охраняется от пагубного воздействия бесов, пагубного и телесно, и душевно. И попускаются только те нападки, противостояние которым заведомо посильно человеку. Фактически телесные способности, силы, здоровье, равно как и душевные, не даны нам раз и навсегда, а постоянно даются присутствием Бога в нашей жизни. Такое постоянное присутствие Бога имеет место в жизни любого человека – православного, оккультиста, атеиста – «… ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5: 45).

Благодарного человека это может преисполнить благодарностью, а тяготить может только гордого; ведь недаром некоторые из святых отцев прямо говорили, что гордость – это неблагодарность.

Получается, что человек живет и пользуется не своим, но не заемным, а дарованным. Своим он мог жить до утраты первозданного совершенства, бессмертия и единения с Богом. Но именно от того, как и для чего человек пользуется дарами, как он относится к ним, и зависит не только восстановление прежнего состояния, но и дарование совершеннейшего. Очевидно, что сказанное легко соотносится со словами: «…если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?» (Лк 16: 12).

Что же касается «оценки» Бога, то в православии она просто не может иметь место хотя бы потому, что меньшее не может оценивать большее; да и не дело сотворенному оценивать Творца.

Знание же о Боге, насколько оно вместимо для человека, изложено в Св. Писании и может быть неизвестным только человеку, который чужд христианству. Но люди перестали задумываться даже над тем, что им известно и, как следствие, утратили понимание даже того, что посильно понять человеческому разуму. Люди, например, знают, что Божество – бесстрастно и что Бог есть Любовь, но нелепое выражение «страстная любовь» прочно бытовало в нашем языке, пока еще заходила речь о любви, а не о «сексуальном партнерстве». Также нелепо было выражение «стыд и совесть замучили». О совести и стыде люди в настоящее время тоже практически перестали думать, но этим не упраздняется нелепость приведенного словосочетания: стыдливость и совестливость являются положительными нравственными качествами, добродетелями. Тяготить же человека и мучить его свойственно греху. Как пример можно привести состояние человека, страдающего самолюбованием, который, утратив над собой контроль, напился и учинил всякое мыслимое непотребство. Слова такого человека, жалующегося, что его мучает совесть, результат заблуждения: мучает его неудовлетворенное самолюбование, усладиться которым он на некоторое время лишен возможности – пока не забудет о своем поведении в состоянии опьянения.

Отношения христиан со светской властью всегда основывались на заповеди отдавать кесарю – кесарево. Власть кесаря распространялась только на все материальное: имущество, силы, жизнь подданных были в его власти. Но власть эта признавалась подданными не в силу личных достоинств правителя, а только потому, что давалась свыше, от Бога. Так относился к власти Пилата Спаситель, также относились православные к Юлиану Отступнику: приказам его повиновались, законы соблюдали, и в то же время молились о том, чтобы он не вернулся из военного похода. Попросту говоря – чтобы он погиб, чтобы Бог избавил от него христиан. Митр. Макарий говорит, что «… Всевышний сам поставляет… Царей… и венчает их честию и славою для блага народов». Он же говорит: «судьба царств земных – в деснице Вседержителя. Он благословляет народы миром (Пс 28: 11), ущедряет благами земли, возвышает и прославляет, когда народы бывают верны Его закону; он же посылает на них бедствия, уничижает и даже потребляет языки (Пс 3: 3), когда они изменяют Ему и предаются нечестию (Иер 18: 6-10)».

Стало быть, если Бог для блага народов возвеличивает власть государственную, то для уничижения и возможно «потребления языков», Он же эту власть может уничижать. Это закономерно приводит, как сейчас принято говорить, к кризису власти, к распространению и нарастанию безвластия. Также Он может для вразумления, исправления или даже для «потребления» народа предать власть его прямым врагам или преступникам.

В этом случае враги народа, обрушивая на него бедствия и этим необратимо погубляя свои души, фактически жертвуя собой, как бы вопиют: «Опомнитесь, люди! Да, воздавайте кесарю кесарево, но воздайте же, наконец, и Богу – Божие. «Не надейтесь на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения» (Пс 145) и обратите вашу веру, надежду и любовь к Богу, а не к нам. И вспомните, что нельзя угождать человекам больше, чем Богу!». Но люди не слышат ни друзей, ни врагов: их единственные собеседники – их же страстишки, которыми они тешатся, прилепляясь к ним душой и любя их.

А любовь и душу христианин законно может отдавать только Богу и только ради Бога – всем остальным тварным существам. В том числе и врагам.

При этом не делается различия между врагами личными, врагами страны и врагами Бога; между врагами внешними и внутренними: заповедано любить врагов без какого-либо дополнительного деления. Но защита от вредоносных действий врагов по отношению к единоверцам, единоплеменникам, стране в целом никогда не считалась предосудительной и никогда не рассматривалась как грех. И не надо было подставлять врагам правую щеку, получив удар по левой. В противном случае и св. Сергий Радонежский, и русские князья, и воины – все являются злостными нарушителями заповеди Христовой, что совершенно нелепо.

Св. Афанасий Александрийский говорит: «… непозволительно убивать: но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно». С этим согласуется и правило 13 св. Василия Великого: «убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия». А Зонара поясняет, что «…если будут господствовать варвары, то не будет ни благочестия, ни целомудрия: благочестие они отвергнут, чтобы утвердить собственную религию; и в целомудрии никому не будет дозволено подвизаться, так как все будут принуждены жить так, как они живут». Печальную истину этих слов может видеть каждый в окружающей нас жизни, хотя действовал не внешний враг, а внутренний, не варвары, а коммунисты, и насаждалась не иная религия, а атеизм. И за противостояние этим «варварам», даже за мысленное несогласие с ними, многие положили свои жизни. Правда, «демократы» превзошли «коммунистов» по всем параметрам и с большим успехом уничтожают уже не отдельных инакомыслящих, а целый народ, численность которого ежегодно сокращается более, чем на 800 тысяч человек. С неменьшим успехом еще живущие подвергаются нравственному растлению, которое, как это ни поразительно, охотно принимается людьми. Получается, что Россию есть от кого и от чего защищать, но нет в России тех, кто нуждался бы в защите: кому сейчас в нашей стране потребно целомудрие и благочестие?

Отношение к смерти у православного всегда отличалось от отношения к ней же представителей других религий. Умершего называли «покойником», поскольку он уже не лишался покоя земными делами; усопшим – как имеющего пробудиться к новой жизни. Сама смерть православного называлась успением, если – Божьей помощью – завершалась успешно. Уходом в другой мир или к Богу также называли прекращение земного существования. С представлением о смерти неразрывно соединялось представление о суде; о таком суде, приговор которого не подлежит обжалованию и пересмотру. И для привязанных к земному миру смерть была страшна как лишение мирских благ, привычек и пр., а для живущих нерадиво христиан страшна была не столько сама смерть, сколько неготовность предстать на Суд.

К предшествовавшей смерти старости относились как к напоминанию о предстоящем исходе и необходимости подготовить к нему душу. При таком подходе к этому вопросу мало кому приходило в голову маскировать старение внешними средствами и молодиться, обманывая, прежде всего, самих себя.

Если же дольше остановиться на этом вопросе и рассмотреть его несколько подробнее, то можно сказать, что с возрастом снижение активности обменных процессов в организме естественно ведет как к ослаблению телесных влечений не являющихся жизненно необходимыми, так и к уменьшению потребного для поддержания жизни. По этой же причине снижается и способность выполнять физическую работу, и само устремление к физической, телесной стороне жизни. Земные привязанности уменьшаются, ослабляются или расторгаются не по воле человека, а самим течением времени. Это позволяет человеку взором уже не столь сильно искаженным пристрастиями молодости и зрелости, а несколько умудренным и просветленным самим возрастом, увидеть изменчивость, преходящий характер и тленность земного. В настоящее время людям начинает открываться изменяемость и тленность самой Земли.

Отношение к старости было несколько сходным с отношением к болезням с той только разницей, что исход болезни зависел от многих причин и мог привести к выздоровлению, а исход старости всегда одинаков – уход из земной жизни. Этим и прекращается сама старость: в вечности нет старения.

И еще одно отличие болезни от старости состоит в том, что болезни можно и должно лечить. Лечить терпеливо, не протестуя против самого наличия болезни, поскольку лечение возможно только если человек признает ее наличие у себя. А вот молодиться можно, только если человек хочет избегнуть или хотя бы отдалить время неотвратимого перехода в иной мир. При этом люди зачастую прибегают к средствам, которые считаются тонизирующими, активизирующими, стимулирующими или «нормализующими обменные процессы». Все они, попросту говоря, подстегивают организм, заставляя его расточать без меры еще оставшиеся силы, что закономерно ускоряет процесс старения и приближает момент его завершения.

И, пожалуй, единственный разряд существ, к которым отношение было негативным, от единения с которыми христианин категорически отвращался – это, как раньше говорилось, нечистая сила во всех ее обличьях. Православный человек не вступал с ней ни в какие формы взаимодействия, кроме одного: активного и бескомпромиссного противодействия. И в победе своей, что на сказочном Калиновом мосту, что в войнах с иноземцами и иноверцами, что в собственной душе не сомневался. Православный мог погибнуть, но не мог быть побежден. И эта уверенность в необходимости бить врага, не давая ему роздыха даже под предлогом перемирия и проведения переговоров, была настолько естественна для русского православного человека, что сохранилась даже в наше безнравственное время, правда в трагикомической форме. Именно она понуждает нравственно сниженного алкоголика, допившегося до белой горячки, «гонять чертей». Не скрываться от них, не спасаться, будучи гонимым ими, а именно самому гонять нечистую силу. Это, конечно, не означает, что Россию от всякой нечисти спасет только поголовный алкоголизм.

Ссылки на главы и стихи Св. Писания не везде проставлены намеренно, т.к. объем текстов Св. Писания сам по себе доступен, посилен для прочтения и понимания каждому человеку без изъятия, хотя бы потому, что Евангелие и закон Божий, как говорит Св. Феодор Студит, не ветшают с течением времени; они написаны для всех времен и народов. Не менее определенны слова св. Игнатия Брянчанинова: «Христианство преподано с такой определенностью, что нет оправдания для тех, кто не знает его. Причина незнания – одно произволение». Поэтому каждый, при наличии потребности и произволения, легко отыщет места, на основании которых написана данная статья. Священное Писание – это описание пути в Царство Небесное. А те, кто не испытывает потребности в чтении Св. Писания, тот только обнаруживает этим, что стремится куда угодно – но не в Царствие Небесное. Тем более, что ежедневное чтение Евангелия обязательно для верующих … А доказательства и множественные цитаты нужны только тем, кто исходно хочет не верить и требует, чтобы его заставили делать то, чего он сам не желает, при этом заранее зная, что принудить его невозможно.

Но на отношении к Царству Небесному необходимо дольше задержать внимание, поскольку именно этим отношением формируется практически вся жизненная позиция человека. Именно в Царстве Небесном, и только в нем, человек может обрести вечную жизнь, поскольку вне этого Царства жизни просто нет и быть не может. Поэтому всякий, не желающий утратить жизнь, ищет возможности достигнуть Царства Небесного и обращается к православию как к единственной религии, обладающей всем тем, что только может потребоваться человеку для обретения вечной жизни. И приходит человек ко Христу, Который и есть Путь. И Священное Писание человек рассматривает как указатель, позволяющий не отклониться от избранного им пути, а из Священного Предания узнает, что препятствует или способствует прохождению жизненного пути в избранном направлении.

Человек, ищущий Царства Небесного, будет тяготиться пристрастием к земному и постарается от него избавиться – но именно от пристрастия, а не от пользования земным в земной жизни. Он будет активно изыскивать свои, еще не замеченные им, грехи и будет благодарен оказывающим ему в этом помощь, поскольку незамеченный им и потому нераскаянный грех может оказаться непреодолимым препятствием на его пути или причиной падения.

Православие может быть спасительно и привести к вечной жизни даже закоренелого грешника. Всякая же ересь, в том числе экуменизм, будучи не отрицанием, а искажением истины, безусловно и неотвратимо пагубна, обрекая даже ведущего земную жизнь, чуждую явным грехам, на вечную смерть души, на лишение Царства Небесного. Поэтому такому человеку будет небезразлична причастность к ереси друзей, священников, епископов, создающая опасность причисления к еретикам и его самого. Как рачительный, но ограниченный в средствах хозяин устраивающий земную жизнь избирает только то, что может служить ее благоустроению, так и ищущий жизни небесной, но ограниченный во времени, употребляет только то, что может приблизить искомое Царство. Даже отличить лжехристиан, о которых говорил св. Игнатий Брянчанинов, от христиан истинных можно, рассмотрев их отношение к Царству Небесному: ищущие небесного – христиане, предпочитающие земное – только называют христианами друг друга.

В заключение хочется обратить внимание на то, что «хорошее отношение» к человеку совершенно необязательно предполагает «хорошие отношения» с ним же. Христианину заповедана любовь к врагам, но ни в коем случае не дружеские отношения с ними.

Спаситель именует своих учеников различно: друзья, братья, дети… Он всех обращает к любви. Но взаимной любви христианин вправе ожидать от Христа и от православных, если таковые найдутся. Ведь не напрасно более ста лет тому назад св. Игнатий Брянчанинов говорил: «Блажен если найдешь хотя одного верного сотрудника в деле спасения: это великий и редкий в наше время Дар Божий». Что же тогда сказать о нашем времени? То, что сказал еще апостол Иоанн: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».

Хорошее же отношение со стороны иноверцев должно только настораживать христианина: чем он лично стал приятен для тех, кто в разные времена служил одному духу, склоняющему своих рабов гнать и ненавидеть Христа и христиан?

Но при всей бесконечной любви к людям Спаситель сам, предотвращая дружеские отношения с врагами, говорит, что даже к христианину, если тот, будучи трижды обличаем, не кается, следует относиться как к мытарю и язычнику. Иными словами – прекращать с ним дружеские отношения. Ведь и в народе не зря говорилось: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты». В то же время, христианину, против которого согрешает брат многократно в день и говорит «каюсь», следует прощать согрешившего без злопамятства.

Нигде в Священном Писании не говорится о том, что нужно ненавидеть врагов и даже целый мир, который, со своей стороны, ненавидит христиан и христианство: «…но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин 15: 19). Правда, сказано: «не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1 Ин 2: 15), но сказано для того, чтобы мы не привязывались к миру и не попадали в зависимость от него. Те же, которые утверждают, что «любят весь мир», видимо, забыли эти слова или пренебрегают ими.

Потому и молился Спаситель не о всем мире, как сделалось в наше время чуть ли не модным, и не о мире языческом, а о мире христианском: «Я о них молю; не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои» (Ин 17: 9); «…не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их» (Ин 17: 20).

«Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин 14: 27). Не отсутствие внешних врагов и временное сомнительное благополучие, купленное ценой вечной жизни собственной души, дает нам Спаситель, а христианское отношение к врагам и миру, которым мы, если мы еще христиане, просто обязаны противостоять; не примирение с грехами через служение им, а мир душевных отношений как плод победы Христа и над грехом, и над миром.

«Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16: 33).